Что же таким людям укоры совести? Где она у них, эта совесть? Да я уверен, что у них этой совести-то нет, иначе она не допустила бы их в такие минуты предаваться бражничеству. Несомненно, что людям подобного нравственного склада за всякое совершенное ими преступление необходимы кары погрубее, повещественнее укоров совести, иначе они не поймут, что убивать людей не дозволено.
Но я отвлекся и возвращаюсь снова к недосказанной мною мысли.
Если до конца придерживаться такого взгляда «непротивления злу» и этот взгляд осуществить на деле, в жизни, то, значит, добрых, трудолюбивых, хозяйственных людей, т.е. тех, которые создали государство и на своих плечах несут его через все препятствия и беды, отдать на произвол зверских инстинктов ленивых, пьяных, одичавших, преступных людей.
Что же тогда получится? Это нетрудно предугадать. На смену организованного в могучее государство общества явится анархия со всеми ее несправедливостями и ужасами. Охотники пожить чужим трудом, лентяи и преступники уничтожат трудящихся мирных людей, завладеют их имуществом, но, несомненно, оно не пойдет им впрок. Трудиться они не в состоянии – не такова их организация, промотают, пропьют все, что добыли грабежом и насилием, и в конце концов истребят друг друга. Вот единственный возможный конечный результат гуманного принципа «непротивления злу».
Так вот, господа, совестные судьи, проявите вашу милость и к государству, которое послало вас сюда, и к преступникам. Своим справедливым постановлением внедрите в отуманенные головы этих юношей, сидящих на скамье подсудимых, что кровь человеческая, жизнь человеческая даже и в наши скверные времена всеобщего помутнения все-таки не дешевле воды и водки; не делайте их вашим снисхождением способными пойти по той страшной дороге, на которую они так рано вступили. Вы своим справедливым, нелицеприятным приговором убережете их души от новых грехов, а пославшему вас обществу принесете двойную пользу. Первая, что избавите его от вредных членов, вторая, что суровым приговором над этими подсудимыми устрашите других неуравновешенных, склонных к преступлению натур и тем сохраните для государства много полезных жизней. Во имя этих общественных и государственных интересов я возлагаю на вас, господа, надежду, что вы вынесете обвинительный приговор.
X
оварищ прокурора с легким поклоном опустился на свое место. Он был доволен своей речью и особенно той несвойственной ему горячностью, которую проявил в ней, но тотчас же испугался мысли: не позволил ли он себе какого-нибудь жеста, какого-нибудь движения, неприличного для человека его круга, человека distingu?
Припомнив все, молодой юрист успокоился.
«Ну, теперь Бушуев накидает мне «галок» в своем резюме», – подумал он о председательствующем и тут же одновременно вспомнил и причину своего неизменно приподнятого радостного настроения. Причина эта – состоявшийся на днях давно жданный перевод на службу в Петербург, о котором третьего дня его уведомил отец-сенатор.
Речь товарища прокурора произвела сильное впечатление на слушателей.
Некоторые из публики передних рядов почти огорчились, что молодой юрист так кратко и точно доказал, что парни виновны и что опровергнуть его доводы невозможно. Но так думали только неопытные простаки. Люди опытные, наоборот, потирали руки, предвкушая удовольствие от того, как адвокат будет в пух и прах разносить доводы обвинителя.
Присяжным тоже понравилась эта речь. Никто из них уже не сомневался более, что перед ними сидят заведомые убийцы, которым никак нельзя дать ни малейшего снисхождения. Слушали почти все со вниманием, хотя и не все одинаково. Старшина-немец со своим налитым лицом и красной лысиной на круглой голове, сразу уходившей в плечи, так и замер в наклоненной позе, не шевелясь и не сводя выпученных глаз с оратора за все время; седенький старичок – приказчик, опершись подбородком на руку и наклонив одно ухо, тоже сидел неподвижно и смирно, как бы пригорюнившись, и слушал речь с кротким благоговением, как благочестивые простолюдины слушают чтение божественного писания; остальные, сложив руки на коленях, часто и осторожно отдувались, видимо от напряжения, с каким они слушали непривычные для их уха слова, но слушали внимательно, без сонливости, что заметно было по их оживленным глазам на волосатых лицах, и только один из присяжных все время клевал носом, и когда просыпался, каждый раз испуганно оглядывался на судей и, желая замаскировать непреоборимую дремоту, осторожно откашливался.