— Песок выбросили! Песок выбросили! Песок выбросили!
С этими воплями примчалась она к нам в дом. Если бы я не сделала успокаивающий жест — вот так вот, вытянутой правой рукой с открытой ладонью — она бы ещё раз пятнадцать эту фразу выкрикнула. Таким жестом режиссёр Касадзе, Георгий Автандилович, лауреат премии Ленинского комсомола за постановку спектакля «Пер Гюнт», своих актёров успокаивает. И мою мамочку в том числе. Ни слова не говорит — лишь руку вытягивает. И успокаиваются! Даже мамочка. Секреты Станиславского, понимать надо!
— Дед-то где?
— Ещё не вернулся. Отбыл по делам в райцентр. Вообще-то я думала, что он тебя отоваривать отправился, но выходит — действительно по делам. По каким — неизвестно.
— Света! Как тебе не стыдно?
— Да ладно.
— Песок ведь выкинули! Он ждал. Ему надо. Ягоды не простят.
— Ну нет его.
Марина долго не думала.
— Значит, так. Хватай сумку — и за мной. Деньги потом отдаст.
Я задумалась на секунду — покапризничать что ли? Я умею. Но схватила. Самой удивительно.
У сельпо уже очередь. Я бы даже конкретнее выразилась — очередина. Но Марина жутко обрадовалась, что мы всего какие-то двадцать пятые и радостно выдохнула:
— И народу нет почти. Ай да мы!
Да уж. Нет нам равных.
— По пять кило в руки! По пять кило в руки! — неслось из точки зарождения этой извилистой и бурлящей человеческой субстанции.
Торговали заезжие коробейники прямо на улице. Дородная баба в синем фартуке взвешивала фасованный песок на массивных весах, что были установлены на двух пустых ящиках. Худущий мужичок подтаскивал ей с машины — она красовалась облезлым задком в трёх метрах за её спиной — мешки.
— Ах, жаль, Никиты нет, — успела тут же и горечь изобразить тётя Марина. — Вы бы с ним десять взяли.
— Что там с цыганами-то? — я почему-то об этом продолжала спрашивать. — Балуют что ль?
Это я деревенский говор начинала перенимать. Хитрость и простота в одном слове. Непосредственность и лукавство в одной фразе. Люблю тебя, мой русский язык. Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах…
— Да нет, — Марина пожала плечами. — Они смирные. Даже не воруют ничего. По домам ходят, вещи продают. Я юбку как-то себе купила, ничё так. А однажды наняла двоих дрова нарубить. Недорого взяли.
— Это вот не из табора экспонаты?
— Где?
Я кивнула в хвост очереди — она за нами протяжённостью своей уже превышала отрезок спереди. Две цыганки и парнишка-цыганёнок побоку с сумками и какой-то одежонкой, перекинутой через вытянутые руки, обходили народ и заинтересовывали сельчан. Те заинтересовались — у цыганок уже собиралась кучка граждан, в основном женского пола. Разбивая песочную очередь, они тянулись к торговкам, чтобы поинтересоваться ценами и повертеть в руках шмотки. Вроде бы кто-то уже совершил первую покупку.
— Вот счастье народу привалило — и песок выбросили, и цыгане торговые нарисовались! — изрекла я саркастично.
— О, точно! — воскликнула Марина. — Держи очередь! — бросила она тут же и побежала разглядывать цыганский скарб.
Цыганёнок, на которого я поначалу почти не обратила внимания, выплыл вдруг из-за спин своих старших подруг и от других спин и плеч так же ловко освободился и направился прямиком ко мне, глядя пристально, ласково и улыбчиво. Я не то чтобы напряглась, но чуток удивилась. Не могла не отметить, впрочем, что был сей наглец симпатичен и взгляду приятен. Моих лет примерно. Невысок, да, на пару сантиметров меня повыше, но стройный такой и голубоглазый. Это, видать, у них редкость. Черноволосый, голубоглазый и черты лица правильные — ровные, изящные даже. Редкий человеческий образчик. Штучного изготовления.
— Лифчики, — вкрадчиво молвил он, — трусы, чулки. Всё есть, что твоей душеньке угодно.
— У моей душеньки повыше притязания, — процедила я сквозь зубы, отворачиваясь.
— Ты знаешь, что ты красивая? — спросил он, выдержав небольшую паузу. Видимо, вопрос был риторический. — Самая красивая девушка, что я видел. — Я не сдержалась — кинула на него взгляд, и вроде бы даже заинтересованный. Блин, нельзя так! — Честное слово. Сколько живу — никогда такой красавицы не видел. Аж жениться захотелось. Тебя как зовут?
Э-э, брось парниша! Знаем мы эти штучки. Что-что, а внешность у меня самая что ни на есть заурядная. Хотя, если свет правильно падает…
— Света, — ответила устало и гордо. — И я не танцую.
— А меня — Серёжа. Приятно познакомиться.
Надо же, он даже руку протянул. Что ты там этой рукой делал — у кобылы в заднице лазил?
Или я слишком строга?
Пожала. Ладонь сухая, касание приятное. Ну ладно, один ноль в твою пользу.
— Серёга! Серёга! — закричали ему вдруг из толпы. Это цыганки. Кричали и махали руками. — Неси трусы сюда!
— Приходи к реке, — бросил он торопливо. — Знаешь, от моста чуть подальше типа пляж есть. У меня магнитофон хороший, «Модерн Токинг» на кассете. Посидим, послушаем. Ладно?
СЧАСТЬЕ ЦЫГАНСКОЕ
Была я как-то раз с матерью на концерте цыганского ансамбля. Вроде бы известный, из Москвы. Песни, пляски, азарт. Мне не понравилось. Мещанская пошлость.
Табором встали… Подумать только — семьдесят лет советской власти, а она всё не справится с бродяжничеством. И куда партийные работники смотрят?
Табор, гитары, кони. Ещё та романтика. Доля бездомная. Счастье цыганское.
А ещё они украли молодую молдаванку. Посадили на полянку, воспитали как цыганку…
Короче, с собой надо быть честной: симпатия есть, симпатия неожиданная, симпатия настораживающая — и я с ней борюсь. Пока успешно.
Серёжа… Блин!
Никуда не пойду, разумеется.
ТАК ЧТО ТАМ С МЁРТВЫМ НАСИЛЬНИКОМ?
Долго заснуть не могла. Так, о творчестве размышления нахлынули. О жизни.
Дед за стенкой поворочался ровно пять минут — стандартный промежуток — потом захрапел. Счастливый человек, чистая совесть. Мне бы так.
Он лишь под вечер вернулся. Выгрузил из сумки какое-то барахло — пассатижи, набор отвёрток, пакет с гвоздями и ещё один с саморезами. И ещё что-то, но уклоняюсь от пересказа, ибо заинтересована в его приобретениях в самой ничтожной степени, да и названия этим прибамбасам не знаю.
Спросил, как дела. Узнав про опознание, лишь поскрежетал пару секунд стиснутыми зубами, а над выброшенным в продажу песочком — ха, я так и думала! — посокрушался громко и даже с выражениями. Подумать только: могли приобрести десять кило, а взяли лишь пять. Горе горькое.
Интересно, он действительно за нас воевал в Великую Отечественную? Может, за власовцев?
Часы тикают, шорохи какие-то в подполе. Да и с улицы звуки доносятся. Ветер у развесистого вяза, что растёт в трёх метрах от дома, ветви прополаскивает — несильно, но настойчиво. Вяз сердится — отдохнуть ночкою хочется. А бывает — и человек пройдёт. Собака — это уж само собой. Не тявкнув, не проскочит.
В городе тише. Ни часов с ходиками, ни шорохов. Стоит бетонная громадина и не пискнет. Воспоминаниями не наделена, а если и всплывают у какой — то сдерживается. Не то что эти капризные брёвнышки.
Что, мам? Что говоришь? Не родила меня, а в канаве нашла? Да ну, брось! Что за шуточки в неурочный час?!
В цветастую юбку была завёрнута? В цыганскую? Да быть того не может!
Господом Богом клянёшься???
Так значит… Значит, я цыганка?!
Ай да дела!.. То-то мне все говорили: Светланой звать, а сама темноволосая. И глаза индусские, с раскосинкой. Что же мне, в табор уходить?
Мама, ну нельзя же так, мама! А как мне тебя звать ещё!!! Думаешь, я вот так просто позабыть тебя должна, всю жизнь свою прошлую?! Эх, ну и гадина же ты редкостная, мачеха проклятущая!!! Кто просил тебя подбирать меня из той канавы, кто? Лучше б я сдохла там — не было б сейчас так невыносимо!