Я возвращаюсь в кабинет с аспирином и стаканом воды. Ангел лежит ничком на черном диване. В первую ночь я пыталась накрыть его одеялом, но он постоянно его сбрасывал. Так что сейчас на нем только штаны, сапоги и бинты вокруг туловища. Я сперва хотела снять штаны и сапоги, когда смывала с него кровь под душем, но решила обойтись без этого.
Черные волосы ангела прилипли ко лбу. Я хочу, чтобы он проглотил несколько таблеток и выпил воды, но никак не могу привести его в чувство. Он просто лежит, словно горячий кусок камня, и ни на что не реагирует.
– Если не выпьешь воды, я просто брошу тебя умирать одного.
Его забинтованная спина безмятежно поднимается и опускается. И так уже два дня.
Я четыре раза отправлялась на поиски мамы, но далеко не уходила, боясь, что ангел очнется, пока меня не будет, и я лишусь шанса найти Пейдж, прежде чем он умрет. Сумасшедшая женщина еще может постоять за себя на улице, но прикованная к инвалидной коляске маленькая девочка – никогда. И потому каждый раз, вернувшись из поисков, я бросаюсь к ангелу, чтобы убедиться, к своему облегчению и недовольству, что он все еще без сознания.
Уже два дня я по большей части сижу и ем лапшу, в то время как моя сестра…
Я не могу вынести даже мысли о том, что с ней сейчас. Мне не хватает воображения представить, что нужно ангелам от человеческого ребенка. Вряд ли ее захватили в рабство – она даже не может ходить. Заставляю себя не думать о том, что может случиться или уже случилось. Мне просто нужно сосредоточиться на том, чтобы ее найти.
Меня охватывают ярость и бессилие. Нестерпимо хочется швырнуть стакан с водой в стену, сорвать полки и зарать что есть мочи, словно капризный двухлетний ребенок. Желание это так сильно, что у меня начинают дрожать руки и я едва не проливаю воду.
Вместо того чтобы разбить стакан, я выплескиваю воду на ангела. Хочется кинуть следом и стакан, но я сдерживаюсь.
– Очнись, черт бы тебя побрал! Очнись! Что с моей сестрой? Чего от нее хотят? Где она, черт возьми? – кричу я во всю силу легких, зная, что могу привлечь с улицы бандитов, но сейчас меня это не волнует.
Я с размаху пинаю диван.
К моему крайнему изумлению, веки ангела медленно поднимаются и на меня устремляется взгляд его темно-синих глаз.
– Можно потише? Я спать хочу.
Его хриплый голос полон боли, но тем не менее в нем слышится высокомерный тон.
Я падаю на колени, глядя прямо ему в глаза:
– Куда улетели другие ангелы? Куда унесли мою сестру?
Он демонстративно закрывает глаза.
Я с силой бью его по спине, прямо по окровавленным бинтам.
Ангел быстро поднимает веки, скрежеща зубами. Он шипит от боли, но не вскрикивает. Взгляд его полон злобы. Я с трудом сдерживаю желание отойти назад.
– Тебе меня не напугать, – ледяным тоном говорю я, пытаясь подавить страх. – Ты слишком слаб, чтобы даже стоять на ногах, ты потерял много крови и без меня бы уже умер. Говори, куда ее унесли.
– Она умерла, – спокойно отвечает он и закрывает глаза, словно вновь собираясь заснуть.
Могу поклясться – мое сердце замирает на целую минуту. Пальцы холодеют. Наконец я вновь обретаю способность дышать.
– Врешь. Врешь!
Он не отвечает. Я хватаю лежащее на столе старое одеяло.
– Смотри!
Я разворачиваю одеяло, и из него на пол вываливаются потрепанные крылья. Они смялись, перьев почти не видно. Упав, крылья слегка раскрываются, и тонкий пух поднимается, словно потягиваясь после долгого сна.
Я замечаю страх в глазах ангела – такой же, как у человека, который увидел свои собственные ампутированные ноги, вываливающиеся из побитого молью одеяла. Понимаю, что веду себя непростительно жестоко, но не могу поступить иначе, если хочу снова увидеть Пейдж живой.
– Твои? – Я едва узнаю собственный голос, холодный и жесткий. Голос наемника. Голос убийцы.
Крылья утратили свой блеск. Среди белоснежных перьев еще переливаются золотые блестки, но часть их сломана и торчит под странными углами, к тому же они склеились и съежились от запекшейся крови.
– Если поможешь найти мою сестру, получишь их назад. Я сохранила их для тебя.
– Спасибо, – хрипит он, разглядывая крылья. – Отлично будут смотреться у меня на стене.
В его голосе звучит горечь, но вместе с ней и кое-что еще – возможно, надежда.
– До того как ты и твои дружки уничтожили наш мир, у нас были врачи, которые могли пришить обратно случайно отрезанный палец.
Я ничего не говорю насчет замораживания, умалчиваю и о том, что отрезанную часть тела нужно пришить в течение нескольких часов. Вероятно, он все равно умрет, и это уже не будет иметь никакого значения.