Я не знал, зачем рассказываю это Лидиньке. То были впечатления туриста, и вряд ли ей было интересно меня слушать. Но и из этих впечатлений складывалась та работа, которую мне предстояло сделать, потому что как иначе я мог хоть в чем-то тут разобраться за десять командировочных дней? Я открывал давно открытое, но от этого было не уйти. В журналистике это неизбежно. Пока что я льстил себя надеждой, что, сев за письменный стол, сумею рассказать об этом — открытом — по-своему. Только будет ли так? Однако без этой надежды вообще можно было не высовываться из дома, не лететь через всю страну.
Так я думал.
— Дежуришь сегодня? — спросил у Лидиньки.
Она покачала головой.
— Тогда чего сидишь здесь одна?
— Пишу.
— Пишешь. А почему не дома?
— Ты радуйся, что не дома, — засмеялась Лидинька, — тогда не застал бы меня.
— Ты совсем не изменилась, — сказал я, хотя Лидинька изменилась.
— Ты тоже не изменился. — Лидинька уже не смеялась. — Появился только на третий день. Забыл Чукотку? Представь себе, кто-нибудь из наших прилетел бы туда.
— Я бы с ума сошел.
— Но ко мне ты пришел только на третий день.
— Извини, так получилось. Я хотел сразу.
— Не обращай внимания. Наверное, это какой-то периферийный комплекс, что тебя все забыли, никому-то ты не нужна. Я рада, что ты приехал.
Лидинька смотрела на меня спокойно и умудренно. Глаза ее были чисты, как жизнь без вранья, светлые волосы стали еще длиннее, вот только вокруг глаз и в углах рта появились глубокие морщины. Во взгляде Лидиньки читался глубочайший духовный покой, когда о человеке говорят: не от мира сего. Когда вся его жизнь подчинена одной надежде, одной цели, как правило, неосуществимой. Но эта неосуществимость избавляет от суеты, истерик, тревог, сообщает человеку твердость, делает его неуязвимым перед житейскими невзгодами.
— Ты замужем? — спросил я.
— Замужем? — удивилась Лидинька, как если бы я спросил: жива она в данный момент или нет? Ясно, что жива. Ясно, что не замужем. — Нет. А ты?
— Пока не женился.
— А Игорь?
— Он развелся окончательно. Я сейчас как раз живу у него.
Лидинька вдруг скомкала лист, бросила в, корзину.
— Зря, — сказал я, — хорошая была фраза.
Лидинька сидела, прикрыв глаза, вероятно, она меня не слышала. Но вот она открыла глаза: они блестели.
— Зайдем ко мне? Я здесь недалеко живу, — Лидинька старалась на меня не смотреть.
Я даже позавидовал Игорю: меня так никто никогда не любил. Хотя, конечно, завидовать тут было нечего.
Мы вышли из редакции. Закат стиснулся в узкую малиновую линию над городом. Темными волнами катилась синева. Лидинька неотрывно смотрела на небо. Она действительно была не от мира сего.
— Хочешь увидеть первую звезду? — спросил я. — Загадать желание?
— Да, вот она, видишь? — схватила меня за руку Лидинька.
Странная фиолетовая звезда чиркнула по небу, пропала в закатном лезвии.
Не следовало мне говорить с Лидинькой на эту тему, но я справедливо полагал, что на другие темы она со мной говорить не будет.
— Игорю сейчас хреново. Он замкнулся, все время молчит. Ты бы ему написала.
— Что-что? — Лидинька, оказывается, меня не слушала. В ее глазах стояли слезы, на лице блуждала счастливая улыбка.
Да, завидовать Игорю было нечего: Лидинька была счастлива, потому что он был несчастлив.
Тем временем мы свернули с асфальтовой улицы на земляную, заросшую лопухами. Если бы не широкие, как слоновые уши, лопухи, можно было бы подумать, что мы в Рязани, Саратове, Тюмени.
— Вот мой японский домик, — сказала Лидинька, однако ничего японского, по крайней мере снаружи, в домике я не обнаружил. По-моему, это была русская изба, построенная еще в прошлом веке.