Приказано не просто уничтожить корректировщика, а, по возможности, взять его живьём, если получится, а также захватить его оборудование и документы — командование хочет узнать у него какие-то важные сведения. Но захват кого-то живьём — это не профиль сапёрно-штурмового взвода, о чём командование прекрасно знает, поэтому и есть в приказе уточнение «по возможности».
Химические расчёты обстреляли ратушу дымовыми гранатами, после чего переключились на осколочно-фугасные боеприпасы.
Часть дымовых гранат попала в окна, что вызвало внутри некоторый ажиотаж, но особой разницы не было: важно было, что гранаты начали дымить прямо перед позициями противника, что даёт некоторое время для почти безопасного сближения.
На площадь перед ратушей выехал Т-14, который сразу же начал дубасить по зданию из 30-миллиметровой автопушки, бронебойными и осколочно-фугасными снарядами. Но не просто так, а адресно, в область предварительно обнаруженных расчётов противотанковых пушек и пулемётов.
Он расстреливал здание в течение минуты — как только лента закончилась, танк сразу же отъехал на исходную, а после этого в дело вступили штурмовики.
Иван влетел в дым, добрался до окна и закинул в него усиленную РГУ-1. После взрыва он перемахнул через подоконник и оказался внутри здания, где обнаружил два трупа и одного раненого.
Раненого он добил короткой очередью, а затем продолжил штурм.
В дверном проёме появился парень с карабином Маузера в руках — он сразу же получил очередь в грудь и завалился на спину.
За ним в соседнее помещение залетела ещё одна РГУ-1, вызвавшая там сначала нешуточную панику, а затем кровавую баню.
Стоявший за стеной Говоров дождался взрыва, после чего сразу же ворвался в комнату и добил тех, кто не сумел вовремя выбежать.
На фоне происходило нечто сильно похожее — бойцы зачищали помещение за помещением, не экономя ни гранаты, ни боеприпасы.
Смесь запахов крови и пороха щипала ноздри, глаза слезились, а затем пахнуло чем-то резким и химическим. Но это уже знакомый ему запах — так пахнут продукты взрыва гексала.
К Говорову присоединились остальные бойцы из 1-го отделения, после чего они приступили к зачистке вестибюля.
На улице вновь загрохотала автопушка танка, но по зданию ничего не прилетало, а это значит, что прибыло подкрепление националистов. Оборону снаружи держит взвод лейтенанта Николаева, поэтому Иван быстро перестал думать об этом и полностью сфокусировался на штурме.
В вестибюле было аж три пулемётных гнезда, размещённых на втором этаже. Их начали подавлять массированным огнём из пистолетов-пулемётов, а затем в вестибюль ворвался БТР-2.
Башня бронетранспортёра задрала ствол, после чего заработал крупнокалиберный пулемёт. Националисты не выдержали такого резкого изменения расклада сил и начали отступление.
Говоров приказал 1-му отделению продвинуться в центр вестибюля, к скоплению письменных столов. Сам он промчался к колонне и прикрыл продвижение своих бойцов интенсивным огнём.
Националисты пытались побыстрее покинуть вестибюль, но гибли под шквальным огнём. Иван видел привычную для себя картину: кого-то из них секло гранатными осколками, а кого-то рвало на куски крупнокалиберными пулями.
Спустя минуты, вестибюль был полностью зачищен, после чего настало время башни.
— Он спрыгнул! — примчался красноармеец Иванов.
— Корректировщик? — уточнил старшина Говоров.
— Он самый, товарищ старшина! — подтвердил боец. — Обе ноги сломал, но живой! Мы его захомутали уже — никуда теперь не денется!
— В башню! — скомандовал Иван.
Корректировщик работал в комнате с механизмом часов — тут у него была радиостанция, взорванная гранатой или чем-то подобным, а вся документация находилась в бронзовой жаровне, уже в виде пепла.
— Вот сукин сын… — поморщился Говоров.
Он спустился на второй этаж и прошёл в кабинет градоправителя.
Кабинет всё ещё выглядит довольно представительно, несмотря на свежую лужу крови, выбитое окно и несколько пулевых отверстий в стенах.
Говоров сел в недешёвое кожаное кресло и достал кисет табака. Скрутив себе папиросу, он закурил и посмотрел на картину, висящую между двумя шкафами, над резным бюро.
Картина изображала рыцаря в кольчуге, поверх которой было надето белое сюрко, подпоясанное красным поясом с кинжалом. На голове его был стальной шлем, стилизованный под лебедя, расправившего крылья. За спиной рыцаря стояли три его воина, а также мальчик, держащий щит, а перед ним были мужчины в восточных одеждах — старик в чалме и два негра, по-видимому, мавры. Выглядело всё это так, будто старик и негры сдаются, а рыцарь принимает капитуляцию.