— Спасибо. Не желаю змей есть по его заказу.
— Ах, мадам, мадам! И как это вы эту змею забыть не можете! — начал швейцар. — Разве я хотел сделать вам неприятное? Я не хотел. А что змея, так это аквариум. Аквариум не может быть без крокодил и змея, рыбы и амфибиен…
— Врете вы, может. У нас в Петербурге есть Аквариум без крокодила и без змеи. Даже и рыбы-то нет. Плавает какой-то карась с обгрызенным хвостом да две корюшки — вот и все.
— Ну, это не настоящий аквариум.
— Врете. Самый настоящий. Ваш же немец там оркестром дирижирует.
— Поешь что-нибудь. Полно капризничать-то, — сказал Николай Иванович.
— Да ведь гадостью какой-нибудь немецкой накормят. Вот ежели бы щи были.
— Есть щи, Франц?
— Нет, щей здесь не бывает. Щи — это только в России.
— Ну, тогда нельзя ли дутый пирог с рисом и с яйцами и с подливкой? Здесь я, по крайней мере, буду видеть, что я ем.
— Пирог, мадам, русский кушанье. Здесь, в Берлин, это нельзя.
— Все нельзя, ничего нельзя. Ну так что же у вас можно?
— Хочешь, Глаша, сосиски с кислой капустой? Сосисок и я поел бы… А уж в Берлине сосиски, должно быть, хорошие — немецкая еда.
— А почем ты знаешь, чем они здесь начинены? Может быть, собачиной.
— Я, мадам, могу вам сделать предложение майонез из рыба.
— Нет, нет, нет. Ничего рубленого. Вместо рыбы змею подсунете.
— Опять змею? Нет, мадам, здесь змея не едят.
— Ну, так угря подсунете. Та же змея.
— Она и стерлядь не ест. Говорит, что змея, — сказал Николай Иванович и спросил швейцара: — Ну, можно хоть селянку-то на сковороде сделать?
— И селянки я есть не стану, — откликнулась жена. — Что они тут в селянку наворотят? Почем я знаю! Может быть, мышь какую-нибудь. В крошеном-то незаметно.
— Ну, поросенка заливного под сметанным хреном. Можно, Франц?
— Селянка и поросенок, месье, опять русский кушанье, — дал ответ швейцар.
— Тьфу ты, пропасть! Опять нельзя! Даже поросенка нельзя! Ведь поросенок-то свинина, а вы здесь, немцы, на свинине и свиных колбасах и сосисках даже помешались. Прозвище вам даже дано — немецкая колбаса.
— Верно. Я знаю. Я жил в России. Но поросенка здесь не кушают. То есть кушают, но очень мало.
— Отчего?
— Экономия. Поросенок может вырасти в большая свинья. Свинья большая кушают.
— Глаша! Слышишь? Опять экономия! — воскликнул Николай Иванович. — Ну, немцы! Слышишь, Франц, зачем вы умираете-то? Вам и умирать не надо из экономии. Ведь хоронить-то денег стоит.
Швейцар улыбнулся.
— Можно, по крайней мере, у вас хоть ветчины с горошком достать? — спросила, наконец, Глафира Семеновна швейцара.
— Это можно, мадам. Ветчина с горохом и с картофель и с русский зауэрколь, с кислая капуста.
— Ну, так вот ветчины. Ветчины и бульон. Бульон можно?
— Можно, мадам.
— Да вали еще две порции телячьих котлет да бифштекс, — прибавил Николай Иванович. — Надеюсь, что это можно?
— Можно, можно, но только бараний котлет, а не телячий. Телячий нет в карта.
— Тоже экономия? — спросил Николай Иванович.
— Экономия, — улыбнулся швейцар.
— Ах, черти, черти жадные! Ну, вали бараньи котлеты. Цыпленком нельзя ли, кроме того, позабавиться?
— Можно, месье.
— Так пару цыплят. Да пива, пива побольше. Нельзя ли в какой-нибудь большой кувшин его налить?
— Можно, можно, — кивал швейцар и спросил: — Все?
— Чего же еще больше? И этого довольно. Или нет. Закажи, брат, мне порцию сосисок немецких. Хоть они, может быть, у вас и собачиной копченой набиты, а всетаки хочется попробовать… Жена есть не будет, а я съем. Нельзя быть в Неметчине и немецких сосисок не попробовать! Вот жаль, что у вас тут простой русской водки нет.
— Кюммель есть, — отвечал швейцар.
— Сладость немецкая. Какая это водка! Ну да уж вели подать, делать нечего.
Ужин был заказан. Через час его подали в номер. Николай Иванович был голоден и принялся его есть так, что у него только за ушами трещало, а потом навалился на пиво. Ела с большим аппетитом и Глафира Семеновна.
Часа через два Николай Иванович, изрядно пьяный, лежал на постели и бормотал:
— Слава богу, завтра в Париж. Ужасть как надоела Неметчина.
7:53 на Кельн
Утром Николая Ивановича и Глафиру Семеновну разбудили рано, еще только свет брезжился. Тотчас же появился кофе, тотчас же швейцар Франц принес счет за пребывание в гостинице и сказал Николаю Ивановичу:
— Ежели, ваше превосходительство, хотите к первому поезду попасть, то торопитесь: без семи минут в восемь отходит.