— В высоту два метра десять сантиметров, в длину пять с половиной метров. Вес пока не удалось измерить, но могу сказать, что тяжелый. Второй был крупнее, и мы побоялись его брать, оставили. Могли не удержать.
— Насколько крупнее?
— Метров, может, десяти в длину. Очень большой.
— А на голове что-то росло?
— Нет, только у этого.
— Значит, у нас самец.
— И как вы узнали, товарищ командир?.. А, вам, должно быть, уже сообщили.
— Да. Такое растет у самцов, и они меньше по размерам. Не могу ручаться, но они, вроде, не такие свирепые, как самки. Так что, хороший выбор. С ним должно быть меньше проблем.
Таха чихнул, и из хасса выпало маленькое синее пёрышко, легко опустившееся за пределами клетки. Ну, вот, от стресса он начал линять. Тахарка, напрягшаяся телом от неожиданного чиха, расслабилась и подняла утраченное перо, рассматривая его на свету. Вместо когтей на конце её пальцев, пяти на каждой руке, росли тонкие прозрачные пластины. Шерсти на коже совсем не видно, она словно голая, зато видно проступающие через неё вены. Голая… Таха понял, что он абсолютно голый, ведь не чувствовал одежды. Так, обычно, гахханианцы и расхаживали, если было достаточно тепло, навешивая всю нужную технику на руки и пояс. Но не насильно раздетые! Что с ним могли делать, пока Таха погружался в глубокий сон? Поглумиться? Да, с ним, вроде бы, ничего не делали, но что с ним сделают? Будут расчленять, и смотреть, какие внутри у него органы? Ставить страшные генетические опыты? Таха тихо завыл, выдувая воздух носом. От ужасающих картин тряслись поджилки; ни дела реальные, ни дела вымышленные у Тахи не обстояли хорошо. Они обстояли скверно. И из скверны хотелось выбраться живым и не искалеченным. Ничего больше не хотелось: только покинуть место заключения и убежать, куда глаза глядят.
— Говоришь, тяжёлый. Помогал его ловить?
— Нет, только дотащить сюда. Никакой техникой в джунгли не войти. Так что мы своими силами.
— Поймать его особого труда не составило, — раздался совершенно другой голос, так же мягкий, как у тахарки. — Мы думали, это будет сложнее. Вторая группа увидела двоих индюшек, но крупный ушел, а этот подошел к нам сам. Мы сшибли его и отключили. Доставили сюда. Других индюшек не встречали.
— Индюшек?
Светлокожий тахар закивал головой вперёд-назад. Таха узнал в этих движениях издевку над тем, как качается гахханианская голова, когда они ходят. Но Таха мог только зло моргнуть на это. Да, они покачивают головой и хвостом, чтобы держать равновесие, но кто бы говорил. Тахары при ходьбе нелепо размахивали руками, как маятниками.
— Нет, ящерицы! Ну, страусы, ладно, соглашусь на страусов!
— У страусов колени гнулись назад, а не вперёд!
— А у индюшек вообще нет колен!
Тахары загудели как живущие в ботаническом отсеке корабля медоносные полосатики.
Тахарка со шрамом подняла руку и шум прекратился:
— Мы все здесь прекрасно видим, на кого он похож. Зачем споры?
— Всем и так не по себе, товарищ командир, от того, что это пришельцы, — тахар с тёмной кожей перешёл на правую от клетки сторону, не оставляя своей палки и показывая в воздухе жесты. — Мы столетиями пытались связаться с кем-нибудь, но в ответ была лишь тишина. И вот, иная жизнь существует, мы не одни во вселенной! Но кем они оказались?.. Нет, уж пусть это будет страус. Или индюшка. Или ящерица.
— Что ж… Ладно, пусть так, — тахарка прикрыла глаз и камера закрылась вместе с ним. — Томас, ослабь ему морду.
— Как скажете, товарищ командир, но… Если он закричит? Мы далеко, но мы не знаем, как хорошо они слышат вдаль. Приведёт ещё своих.
— Да, разумно. Я думаю, что он понимает, что так делать не стоит, но, если закричит, то усыпите его. Пока что он нужен живым.
Светлый снял какой-то пульт с пояса, подержал его в руках и Таха ощутил, что его челюсти больше не сжимаются так сильно.
— Ты ведь меня не понимаешь, верно? — тахарка, возможно, обращалась к Тахе, потому что снова смотрела глаза в глаза. В её бормотании он мог расслышать знакомые, но всё равно искаженные звуки. Пришельцы не торопились что-то делать. Они что-то обсуждали, но обращали внимание на Таху, казалось, только потому, что он занимал место, а не потому, что был кем-то другим, в первую очередь врагом.