Лера нашла в себе силы улыбнуться и постараться, насколько возможно, перевести все в шутку.
— Я буду сидеть на диете!
— Нет, уж лучше оставайтесь сидеть в Москве! — Хильдегарда зашагала по гостиной. — Как вы не понимаете! В вас нет никакого изящества, никакого шарма! Вы просто комсомолка двадцатых годов. Только красной косынки не хватает.
— Я учусь в Литературном институте! — попыталась гордо приподнять голову Лера. — Я начала печататься с шестнадцати лет!
— Что вы хотите этим сказать? — устремила ледяной взгляд на Леру Хильдегарда. — Что вы талантливы? Если вы начали печататься в шестнадцать лет, это говорит вовсе не о ваших способностях, а о том, что кто-то из ваших близких родственников имеет отношение к журналистским или издательским кругам. В этой стране, — она уже тогда говорила «этой», — невозможно что-либо напечатать не только в шестнадцать, но и в сорок лет, если вы просто талантливы.
Валерия, кусая губы от несправедливой обиды, прибегнула к последнему, самому вескому аргументу:
— Гирт меня любит!
Вся чопорная ненависть Хильдегарды испарилась вмиг. Она звонко, от души, расхохоталась.
Лера, соображая, как бы попасть в тон Хильде, осторожно пискнула, стараясь изобразить смех.
— Гирт, — отсмеявшись и вновь став чопорной, пояснила Хильда, — любит не вас, а вашу, простите за правду, жирную плоть. Ведь он, к сожалению, наполовину русский.
Лера окончательно растерялась. «Какая же наглая, беспардонная тетка, — подумала она. — А я-то к ней со всей душой! Почти полюбила ее! Ну ладно, придет Гирт, я тебе покажу!»
Приехал с репетиции Гирт. Оценил обстановку с одного взгляда. Поцеловал мать в щеку и, взяв Леру за руку, потянул в коридор.
— Поехали, поужинаем в ресторане, — сказал он.
Они сели в машину. Лера заплакала.
— Мне кажется, что твоя мать ненавидит меня.
— Вполне возможно. Но это не имеет пока значения.
— Почему пока? — удивилась Лера.
Гирт рассмеялся, обнял ее и поцеловал в губы.
Как же Лере понравился ресторан-варьете! Как ей понравилось внимание, каким было встречено появление Гирта, а, значит — и ее самой.
«Мне казалось, что лучше ресторана гостиницы «Украина» быть ничего не может… — с восторгом оглядывалась она вокруг. — Как все красиво, изысканно… Хочется вам того или нет, Хильда, а я стану вашей невесткой!» — твердо решила Лера.
Ночевали они в квартире приятеля Гирта. Валерия старалась изо всех сил. «Такое он не сможет забыть. Снова и снова ему будет хотеться моего тела и моих ласк!»
Неделя в Риге пролетела незаметно, но, уезжая, глядя в окно вагона на посылавшего ей воздушные поцелуи Гирта, Лера была уверена: «Не забудет! Примчится в Москву при первой возможности».
Так они встречались года два. Говорили о свадьбе, даже фату и платье выбирали, да только Хильда все портила. Гирт разрывался между матерью и Валерией. Побудет с невестой, и все для него ясно — хочет жениться. С матерью поговорит — и тоже вроде бы все ясно: не пара Валерия ему.
«Что, по стопам брата Игоря хочешь пойти, взять неровню? Посмешище! Вы вот в театре были, знакомые на вас смотрели и удивлялись: «Гирт и девушка с веслом!» Абсурд! Это сейчас тебе ее жировые складки сладкими кажутся, а потом противно будет и стыдно с этой коровой по миру путешествовать! Не забывай! Ты — русский наполовину, а по духу, образованию, восприятию этого мира — латыш!»
Время бежало… И тут — гром среди ясного неба, — Жаклин разводится с Гарриком. Валерия как-то сразу не осознала открывшейся перед ней перспективы, все мысли были заняты Гиртом. Столько сил на него потрачено! Казалось, что долгожданная мечта о замужестве вот-вот станет реальностью. Как уж она старалась! Уговаривала, убеждала, не хуже Хильды, переехать в Москву и выступать под фамилией Бахарев.
«Ведь что такое Латвия? Ну, красивая маленькая республика. Ну, изысканная публика в небольших залах, а Россия — простор! Это же миллионы зрителей! И что такое фамилия Пундус? Ну, кто он был твой дед-латыш? В оркестре третьей скрипкой? А прадед? Рабочий. Бахаревы же — гордость всей страны. Это переплетение аристократических и артистических корней!»