Кирилл расхохотался до слез.
— У него на свои бы дела время хватило!
— Но тогда как же мы решим? Когда ты передашь мне или уничтожишь эти черновики?
— Я передам их прокурору в качестве письменного доказательства тягчайшего преступления — убийства!
Светлана схватилась за сердце. Мелентьев снисходительно уточнил:
— Только страницы, где говорится об убийце.
— А те, которые касаются меня, когда ты их отдашь?! — теряя последнее терпение, почти прокричала она.
— Только когда поставлю точку в расследовании.
Светлана была на пределе, никак не могла успокоиться. Она то садилась, то вставала, подбегала к Кириллу, махала рукой, щелкала зажигалкой, подходила к окну.
— Но ты хоть можешь мне объяснить, — наконец вырвалось у нее, — за что Жаклин так обозлилась на меня? Я у нее любовника не отбивала, скорее наоборот. Да, она помогла мне! Но и я помогла ей! Так за что?
— За то, что ты стала богатой!
— Смешно! Будто я одна такая!
— Но Жаклин не могла себе простить, что тогда взялась помочь тебе.
— Не понимаю!
— В ее голове постоянно вертелся злобный мотивчик: «Не помоги я ей, не стала бы она миллионершей! Не сложилась бы так удачно ее жизнь! Тогда смотрела на меня жалобными глазами из-за решетки обезьянника — а теперь в бриллиантах и соболях под ручку с дипломатами и министрами, а я!»
— Но ведь это глупо!
— Совершенно справедливо! Эта глупость и погубила Рахманину. Будь она чуточку поумней, стала бы мучиться от того, что какая-то знакомая девчонка выскочила замуж за миллионера! — ответил Светлане детектив и, попрощавшись, ушел.
Мадам Ферри долго смотрела на дверь, за которой скрылся Мелентьев, потом оглянулась и обхватила себя руками, будто ее еще кололи оставшиеся в комнате слова.
«Лжет или говорит правду, что хранит черновики на Петровке?» — пыталась разобраться Светлана.
— Мадам, к вам мсье Напольский! — доложила горничная.
— Зови! — досадливо поморщилась Светлана и постаралась придать лицу приветливое выражение.
— Светик, дорогая! — влетел встревоженный Никита. — Что случилось? У тебя был такой голос!
Светлане с трудом удалось подавить подступившие к глазам слезы.
— Так! — небрежно пошевелила она рукой. — Неприятности!
— Я могу помочь? — участливо спросил Никита.
— С предательством приходится бороться в одиночку! — думая о своем, тихо произнесла Светлана.
Никита опустил голову. Долго молчали. Мадам Ферри, погруженная в свои мысли, не заметила повисшей тяжелым облаком тишины.
— Я понимаю, — вздохнув, наконец, произнес Напольский, — я виноват перед тобой…
Удивленные глаза Светланы остановились на нем.
— Да, чего скрывать? Ты тогда нуждалась в поддержке… любви! Я видел твою растерянность, отчаяние и не помог… Увлекся Жаклин! Потом я себя часто спрашивал: «Ну что ты нашел в этой женщине?» И кроме, прости, пышных форм, ничего не приходило на ум… Я… — он сжал руки, — чертовски трудно и неприятно говорить… ведь я тогда мог сделать для тебя пусть немногое — хотя бы попросить знакомого режиссера пригласить тебя на пробы… похлопотать, чтобы тебя взяли в театр на хорошую роль… Ведь ты была неординарной актрисой! Мы с Олегом это сразу почувствовали. Тебе бы только чуть помочь… Да! — махнул он рукой. — Что теперь? — Он подошел к ней и встал за ее спиной. — Я только могу догадываться, как тебе было тяжело… Неизрасходованный потенциал сжигает изнутри… Тебе нужно было играть на сцене, а ты сидела на вилле и смотрела на озеро…
Светлана закрыла глаза, и бессильные слезы потекли по ее щекам неровными дорожками.
— Мне казалось, что я лопну… — проговорила она и громко всхлипнула. — Лопну от неизраходованности… Я смотрела на озеро и видела театр, съемочную площадку, тебя с Олегом… А как больно мне было встречаться с ним! Он приезжал, пахнущий кино, пахнущий театральным гримом, живой, увлеченный новыми ролями… а я? Что я могла? Сказать правду? Что мне тошно, что я задыхаюсь? Я выставляла напоказ неумеренную роскошь. Олег восхищался и тотчас забывал о моих бриллиантах, машинах, он говорил о театре, о постановке «Мольера» Булгакова… Он говорил о съемках… Потом уезжал…
Светлана закрыла лицо руками.
— Если б ты знал, как это тяжело…
— Успокойся! — Никита обнял ее за плечи и усадил на диван.
— Легко сказать! Потом, когда умер муж, я целый год носила глубокий траур, а сердце рвалось к вам, в Москву! Олег сделал мне предложение! — слабо улыбнулась она. — Я простила… нет, вернее, постаралась забыть все, и дала согласие. Какие у нас были планы!