Есть люди, которые рождаются злыми, и люди, которые этому научились. Ее братья и сестры сочетали в себе и то, и другое. Орхидея родилась прóклятой и брошенной на произвол судьбы, но, по крайней мере, не злой. И оставалась такой. Ее братья и сестры – хотя им было всего от шести до одного года – были ее личными демонами. Они носились с красными от жары лицами, следуя примеру своих говорящих по-немецки родственниц и повторяя все возможные оскорбления в адрес сводной сестры.
Однажды Вильгельм-младший, отказываясь одеваться в школу, столкнул Орхидею с лестницы. Врач, который пришел на дом, сказал, что у нее сотрясение мозга и вывих лодыжки, и ей нужно отлежаться. Изабелла упрекнула Орхидею в том, что она такая неуклюжая. Через месяц у них был праздник, к которому нужно было готовиться. В течение двух недель, которые Орхидея должна была провести в постели, Вильгельму было поручено носить еду своей сестре.
– Она мне не сестра. – Он повторял слова, которые слышал от своего отца. – Она выродок.
Но мальчику все равно пришлось идти. Он оставил ей еду за дверью детской и от скуки решил сделать блюдо более интересным. Нашел в отбросах хребет рыбы и добавил его в суп в качестве украшения.
После этого Орхидея, хромая, стала сама спускаться на кухню за едой три раза в день. Она ничего не имела против, потому что так она могла сидеть в цветнике во внутреннем дворе. Только там, в объятиях Орхидеи, раскачиваясь взад-вперед в гамаке, под модные болеро из потрескивающего радио, Ана Крус не плакала.
Девятого октября, в День независимости Гуаякиля, улицы были заполнены автомобилями и гуляющим народом. Фейерверки вырывались из переулков и с углов улиц. Голубой с белым флаг Гуаякиля гордо развевался перед домом Буэнасуэрте. На празднике присутствовали все значимые лица города.
Наверху, в детской, после готовки, уборки и купания Аны Крус, Орхидея завершала отделку платья, которое шила не одну неделю. Она использовала старую швейную машинку матери и выкройку. Орхидея потратила бóльшую часть своих сбережений на покупку ткани у белошвейки в Лас-Пеньяс. Атлас глубокого синего цвета, который поблескивал в свете свечей. Она пришила хрустальные звезды по талии, будто это был пояс.
Орхидея собрала кудри в элегантный пучок, как прима-балерина, отполировала ногти и намазала лосьоном загорелые руки и икры. Кружась по комнате, Орхидея напоминала ночное небо. Она слышала музыку и представляла, как хлопает ресницами перед молодым офицером, как танцует с самим мэром. Если всем, даже семье Хефиты, было позволено веселиться, то и ей тоже.
Один день. Это все, чего она хотела, чтобы почувствовать себя счастливой. Хефита постучала в дверь и уставилась на Орхидею.
– Ты похожа на кинозвезду! Красивая, как Сара Монтьель в фильме «Я, она и Люцифер».
Затем она перекрестилась. Хефита, в которой уживались суеверия и вера, была родом из Амбато в провинции Тунгурауа. Она приехала на побережье на работу после того, как потеряла все в тринадцать лет во время землетрясения 1949 года, и обосновалась в доме Буэнасуэрте. Она любила горький шоколад, кормить игуан в парке, болеро и скандальные мыльные оперы, хотя у нее из-за них поднималось давление.
– Много народу собралось? – спросила Орхидея.
Хефита прищелкнула пальцами и рассмеялась.
– Только что прибыл мэр. Его жена носит тиару. Если ты меня спросишь…
– Тебя никто не спрашивает, Хефита, – перебила Изабелла. Одетая в роскошное розовое платье, она выглядела как богиня, хотя немного изможденная.
Хефита склонила голову, ее искусно уложенные косы были украшены золотой нитью и гвоздиками.
– Прошу прощения, сеньора Буэнасуэрте. Мы просто веселились. Обещаем хорошо вести себя вечером.
Изабелла смотрела мимо нее на свою дочь. Орхидея в синем платье была прекрасна, тонкую талию подчеркивали звезды.
– Что на тебе надето? – спросила Изабелла.
– Тебе не нравится?
Изабелла закрыла глаза и потерла переносицу.
– Ты похожа на спелый плод, который мужчины могут сорвать. Ты этого хочешь? Да?
– Я…
– Ты хочешь опозорить своего отца и меня?
– Он мне не отец.
Орхидея почувствовала жгучую боль материнской пощечины. Удары не прекращались до тех пор, пока Орхидея не заплакала, а за ней и Ана Крус. Хефита застыла на месте, уставившись в пол.