— Очень надеюсь, он не умрёт раньше, чем ответит на мои вопросы.
Нирла внимательно набирала из шкафчика на поднос бутыльки и ампулы.
— Ну что за люди, вот опять децинон к ренофрену поставили… Не знаю. Доктор Реннар ещё в прошлый раз, как я здесь была, говорил, что он очень плох. Я сейчас пройду как раз по тому крылу, загляну и к нему, потом скажу вам.
Ли’Нор кивнула и осталась сидеть у шкафчика, уставившись в одну точку. Многие иномирцы, когда впервые видят нефилим, начинают жалеть их (чаще всего про себя, не говоря вслух) — каково живётся-чувствуется полукровкам, не могущим сказать, кто они, к какому миру относятся, не те и не эти в полной мере. Это, конечно, было ошибочно. Ли’Нор не стала бы отвечать за всех нефилим, но за себя и всех ей знакомых могла сказать — они знали. Они нарны, их связь с историей и культурой родного мира несомненна и нерушима, ей не помеха определённые доли земного генотипа и фенотипа, эту связь не уничтожишь так же легко, как древние храмы и города — а и это косматым варварам не удалось бы так уж легко без масс-драйверов. Но даже если Маркас и Ду’Кердзан обращены в прах и не найти уже, где было русло Валхад и даже великая Тад — мать семи рек — погребена под грудой астероидов, нарны остаются нарнами, существами великой гордости и преданности. Можно стереть в порошок камень и иссушить источник, можно, отчего ж нет. Время вообще стирает и иссушает всё. Но пока народ помнит себя, святыни не становятся менее святыми оттого, что каменной кладке или бронзовому литью не 3000 лет, а три года, память и гордость не становятся тусклее оттого, сколько раз сжигались библиотеки. Быть нарном — это, если надо, и самый Нарн собрать заново по камушку, и зажить на нём лучше прежнего. Две центаврианские оккупации не уничтожили величия нарнского духа — разве может уничтожить внесение сторонних генов. Как и раньше нарнам случалось восстанавливать свои города и храмы, так случалось и вносить изменения в свой генотип — от чего-то полезного, что можно позаимствовать, нарны сроду не отказывались.
Была ли судьба голиан иной оттого, что кроме центавриан, их землю терзали и другие завоеватели? Они и сами не могли б этого с уверенностью сказать, тем более уж бессмысленно судить со стороны. Но они утратили свою культуру, свою историю ранее, чем последние максимум лет 500, и им не из чего её восстановить — их мир искромсан до безобразия последовательно тремя расами захватчиков, но главное — они уже не стремятся к этому, живут одним днём, нуждой своих животов. Они не помнят, во что верили и даже как называли сами себя, название Голия дано их миру центаврианами, тенави их называли лумати, и теперь это название носит одна из их колоний — по факту, конечно, не их колоний…
Нирла вернулась где-то через полчаса.
— Не очнулся, конечно. И показатели у него очень уж нехорошие. Уже третий раз антибиотик меняем, у него печень каким-то токсином поражена. Доктор Реннар говорит, надо вопрос с его переводом решать, но кому он на Бракире нужен… А может, есть и ещё кто-то, кто может в вашем деле быть полезным? Вот Каегг в сознании, и вполне готов давать показания. Он всё, что угодно, сделает, только б его в общую камеру не отправляли — он же не знает ещё, что Китса Земля забрала… Шибко боится его.
Ли’Нор мотнула головой.
— Увы, нет. Не так много нынче можно найти тех, кто что-то может сказать по Тенотку. Солмокона часто бывал там, имел касательство к их бухгалтерии, вёл торги…
Нирла села рядом.
— Вы там кого-то потеряли, да? В смысле, не среди пиратов, конечно, а среди пленников, которых туда свозили?
Удивительный народ… не народ даже, говорят некоторые — так, существа. Живущие много где, но нигде — в количестве достаточном, чтоб образовать сильную диаспору. Хотя дело тут ещё в том, что они не слишком склонны объединяться, поддерживать друг друга. У кого-то так бывает, но чаще — нет. У них так и не выработалось единого языка, многие голиане, происходящие из разных мест родной планеты, просто не понимают друг друга. Раньше Ли’Нор разделяла общепринятое презрение к голианам, но после того как, ввиду работы, сталкивалась с множеством их, и преступниками, и жертвами, не симпатией, конечно, прониклась, но отношением уже не столь однозначным. Их считают способными преимущественно к черновому, грязному труду, но при наличии возможностей они осваивают на самом деле любую профессию. У них очень хорошая память, хорошая способность к языкам. Отдельные голиане, которым сопутствовала удача, весьма высоко поднялись. В не самых социально одобряемых сферах, как правило, но и это надо суметь.
— Да. Отца.
— Ой… Да, я слышала, что дело очень скверное. У господина Алвареса та же история с братом. Вернее, вообще-то племянником, но они ровесники, поэтому он называет его братом. Здесь один тип уже пытался его обмануть, будто бы что-то знает… Смотрите, чтобы и вас не обманули, они наврать для своего спасения всё, что угодно, могут.
— Меня сложно обмануть, — улыбнулась нефилим, — я телепат.
— Да, я слышала, — глаза девочки, однако же, горели интересом и восхищением, — вы гибрид человека и нарна. А ваш отец — это нарн или человек?
Кажется, эта девочка родилась на Голии, и кажется, чего в ней меньше всего — это желания когда-либо вновь её увидеть. И это можно понять. В её голове носятся бледные, расплывчатые картины прошлого, и светлого в них мало. Едва ли она видела уродливые отвалы на месте величественных когда-то гор — лумати никогда не были одержимы завоеваниями, но то, что им нужно, брали без стеснения, если не встречали достойного сопротивления, и запасы интересовавших их руд истощили до основания. Едва ли она видела пустыни и полигоны на месте древних городов — центавриане не только ещё энергичнее, чем лумати, выкачивали ресурсы этого мира, им нужны были рабы, покорные, лишённые всякого самосознания рабы, и они уничтожали чужую культуру с истинным фанатизмом. И уж тем более она не видела колонии Хоруна, практически основанной дилгарами — с полным спектром дилгарских методов… Но она видела то, во что это всё превратило её народ. Почти животные, не гнушающиеся уже ничем…
— Нарн. Доктор, руководивший моим созданием и ещё партии нефилим, давший свою половину генов для моего рождения. Но он мне отец не только по крови, он воспитывал меня. Я росла в его доме, он выбирал для меня школу…
Нирла шмыгнула.
— Столько удивительного в мире. Вот господин Алварес тоже гибрид, только его воспитывала мать. А госпожа Дайенн хоть не гибрид, но рождена искусственно, у неё были приёмные родители… Мне кажется, им очень повезло, что их с детства окружало столько хороших людей. Я до того, как попала сюда, мало хороших видела… А расскажите о вашем отце? Если хотите, конечно.
Образы родных в её мыслях встают обрывочно, смазанно — она не хочет их вспоминать. Отец — за неимением сказок о чудовищах, самое страшное существо из известных. Довольно преуспевающий, наверное, по местным меркам хозяин — отхвативший приличный участок сравнительно неплохой земли, выращивающий на продажу овощи, скот, иногда вот детей… Мать — сгорбленная старуха, угодливая с отцом и старшими сыновьями, беспощадная со всеми остальными. Эти самые старшие братья — кажется, трое, более молодые вариации отца. День начинается рано и кончается поздно, тут даже чтоб просто сводить концы с концами, приходится крутиться с утра до ночи. Большое, хорошо поставленное хозяйство даже прибыль приносит, но и чтоб содержать его на уровне, нужно много затрат. И компенсируются они, как это водится, рабским трудом…
— На случай, если ты его где-то случайно встретишь? — рассмеялась нефилим, — маловероятно. Я ищу его уже 4 года, и никаких следов. Словно его поглотил космос и не оставил даже памяти… Следы потерялись на Тенотке.
— Да, я слышала, что там погибло много народу тогда. Но ведь пиратского народу! И неправда, что прямо совсем оттуда никто не спасся — а разве не спаслись те, кто поджёг?
— Ну, это всё же смелое предположение. Следствие выяснило, что пожар был не случайным, склады с горючим подожгли, но даже точное количество погибших проблематично установить… Ну, эти разговоры не для детских ушей. Я знаю, что моего отца привозили на Тенотк, и я не успокоюсь, пока не узнаю — увозили ли, или… он остался там.