— Врачи у пиратов в цене. Они ведь не могут в больницы обращаться, а лечиться как-то надо.
Теперь такие же бледные, смазанные образы собратьев по недолгому плену, отголоски их рассказов, деловитые, бесстрастные слова и прикосновения того самого пиратского врача, отмечающего, что ребёнок так себе, спина искривлена от тяжестей и плохого питания, волосы никудышние, но мышцы крепкие, на какую ни есть примитивную работу сгодится… Совсем заморышей с Голии, впрочем, и не бывает, все хилые дохнут в раннем детстве.
— Но он-то — генетик… К тому же, он уже не молод и не идеального здоровья. Он серьёзно пострадал во Вторую оккупацию, а пираты не любят возиться с такими, кому не всё можно есть, или нужны какие-то лекарства. Только если выгода заведомо превышает затраты. Да и он не стал бы на них работать. Просто не стал бы. Он врач, не воин, но есть то, в чём он твёрже воинов.
— Господа медики — Реннар и остальные — лечат же пиратов, — возразила девочка.
— Они их лечат для того, чтоб они дали показания и предстали перед судом, а не для того, чтоб они продолжили свои гнусные дела. Мой отец мог согласиться лечить других рабов, но не самих пиратов. Он нарн, родившийся в Первую оккупацию и переживший Вторую, он ненавидит рабовладельцев, какой бы расы они ни были.
— Первая оккупация… она когда была? Это сколько ж ему лет? — ахнула Нирла.
Следует смотреть правде в глаза, думала Ли’Нор. Кроме несомненно великого нарнского духа, воли к свободе и победе, есть и элемент везения в том, что они не стали, и не станут, такими, как голиане. Им повезло, что в их мир Центавр вторгся на закате своей империи, когда большей частью их хвалёное величие осталось в прошлом. Когда центавриане всё ещё были патологическими властолюбцами, не терпящими, чтоб что-то во вселенной не принадлежало им, но уже были отравлены пресыщенностью, ленностью самовлюблённости. Во времена завоевания Голии они были не только властолюбивы, но и действительно фанатичны, они не жалели ни денег, ни солдат на уничтожение не только хаотичного и слабосильного голианского сопротивления, но и всех достижений их цивилизации, просто из любви к этому занятию. Император Валхит во многом стоил своих дедов, но он уже не имел того исступления при одном звучании имён чужих богов, под стать ему была и большая часть двора, считающая моветоном порывы отдельных наместников на Нарне заставлять рабов поклоняться центаврианским богам и жечь книги Г’Квана. Пусть дикари верят во что хотят, зачем лишать их этого жалкого, бессильного утешения. Сказывалось, быть может, и то, что был Валхит стар, нарнская кампания была для него в том числе попыткой убедить себя в обратном…
— 91. Он родился в последний год центаврианского владычества, тогда, когда наш мир был охвачен пламенем освободительных восстаний. Его детское имя означало «свобода». И два его сына отдали жизнь за Нарн во Вторую оккупацию. А он служил родине иначе — участвовал в выведении нас, нефилим. Просто родить и воспитать ребёнка — невеликая доблесть, это может всякий взрослый нарн, а он растил ребёнка иной природы, чем его рождённые естественным путём дети. И ему это прекрасно удалось! А ведь было непросто, в его возрасте и состоянии здоровья… Но в детстве я не воспринимала своего отца немощным. Он всегда был для меня опорой, тем, кто знает ответы на все вопросы, даст совет и направит в любой ситуации. Только когда я повзрослела, я поняла, что его силы не так беспредельны, как казалось мне когда-то. Что теперь я должна стать для него опорой. Но попробуй поопекать того, кто всегда отстранял руку и шагал твёрдо, не позволял себе ни лени, ни малодушия… Он мог давно отойти от дел, доживать свою жизнь в тишине своего дома… Но таков нарнский характер — нарны не склоняются перед старостью и болезнью. Он носил очки и передвигался с тростью, но продолжал посещать институты, где работали его студенты, читать лекции… К денетам вон летал — денеты его обожали…
Нирла пытается представить этого старого врача, получается плохо — старых нарнов она не видела. Она пытается мысленно состарить Г’Тора или Ту’Вара — Ту’Вара как будто легче, он старше, но с её точки зрения, простоватая у него для врача физиономия. Получившийся конструкт в одеянии Реннара смотрится для неё самой неубедительно, Нирла печально вздыхает.
— Счастливая вы — иметь такого отца… Я о своём и сказать ничего не могу, не зналась с ними. Он со старшими жил в доме, старшие у него в чести были, младшие вот нет. Да у нас и понятий таких не было — ну, отец… Отец и отец, как у всех, ничем не отличается. А здесь кого послушаешь — у всех отцы какие-то особенные. С одной стороны думаю — какие счастливые. А с другой — ведь и потерять таких родственников куда страшнее…
Путь через сектор Аид занял у них всего несколько часов лишь благодаря тому, что несколько пиратов, до которых внезапно дошло, что тюрьмы на Проксиме и даже на Хифаке — это, в общем-то, не самая плохая перспектива, согласились показать им кратчайший путь среди астероидов и космического мусора.
— По-видимому, где-то здесь. Долго ж мы в это место ещё не попали бы, если б так не ускорялись события…
По пути встретилось несколько разбитых транспортников — результаты пиратских перестрелок и аварий последних кораблей с горнорудных колоний, население которых ударилось в спешные бега, надо думать, неспроста.
— Подручные Нуфака дерутся за власть, — кивнул Махавир на очередное побоище, — нашли, конечно, время… Хотя как посмотреть, может, сейчас и самое время, кто в таком хаосе сумеет выжить и доказать свою крутость — имеет все шансы стать вторым Нуфаком.
Сколько и куда они собрались отступать, ворчал Г’Тор, пока не упрутся в границы какого-нибудь чужого сектора, какой-нибудь расы, с которой мы ещё не знакомы? Там им вряд ли будут рады… Ранкай возразил, что может быть по-разному — не потому ли мы об этой расе ничего и не слышали, что дальние путешествия пока не в её технологических возможностях, а раз так — то и организовать пиратам подобающую встречу не в их технологических возможностях. Не узнать бы нам потом, как там эти недобитки благополучно воцарились… Да вряд ли, возражал Шеномай, завоевать и надолго удержать под собой целый мир — это немножко не то же самое, что разнести базу конкурирующей банды или подмять под себя какую-нибудь вшивую горнорудную колонию. Разбойничья шайка не осилит того, для чего нужна армия. Сильная, дисциплинированная армия.
Дайенн подошла к застывшему в углу памятником самому себе Вадиму.
— Ни к чему сразу настраиваться на дурное, твои выводы — это только гипотеза.
— Нет ни одного факта, который противоречил бы ей.
Да, да, да. Ею самой зафиксированные факты, самым логичным объяснением которых может быть именно ментальное воздействие. Эти ожоги, эти микрокровоизлияния… Чаще всего самое простое объяснение и является правильным, но всё же не всегда. И это объяснение не назовёшь простым.
— Алварес, я даже не буду говорить, что подозревать собственного брата — это как-то… ну, нехорошо… братья разные бывают. Но как это может быть он, будучи ещё ребёнком…
— Мы вообще-то ровесники.
Есть факты, которые не противоречат, конечно, но вопросов создают ещё больше, ещё страшнее. Похвалы алита Соука на какое-то время сделали ей очень хорошо. Он одобрил и умыкание фотографии, и пересказ всех теорий коллег. Своих оценок этим теориям не давал и встречных не выдвигал, разве что очень обтекаемо… Да это было и не важно, важно это тепло внутри, унимающее грызущую тревогу — она всё правильно сделала, она раздобыла нечто полезное. Но спустя время тёплое ощущение рассеялось, оставив тягостную пустоту. Наверное, что-то подобное испытывают при похмелье. Чем может быть полезна эта фотография? Чем, кроме перспективы явить её однажды? Не представить, когда и как… но сама эта мысль почему-то рассеивает тепло внутри, словно вытягивает в чёрный вакуум вокруг. Если настанет такой момент — ей придётся в этом участвовать. Придётся, потому что именно она нашла это фото. Можно ли надеяться, что такой момент просто не настанет, что всё разрешится как-то помимо неё…
— Я имею в виду, на тот момент, когда он исчез. Будучи ещё мальчишкой, тем более при его… недуге — большой удачей было бы просто выжить. Ты веришь, что ему достало бы сил на подобное?