— Ему лет-то сколько, твоему пацану? И ты чего-то удивляешься, что нашлись желающие ему мозги запудрить? Да и, по-честному… знаешь, в чём проблема? Не в том, что убивал, а в том, что палился. Да и не убивал он никого из них. Медзаключения Дайенн посмотри — ни один собственно от укусов не умер. Кровь из них аппаратом выкачивали. И не доказано, что это он делал. И что шеи сворачивал он — не доказано. И к потолку тем более никого не прибивал. Что оговаривает себя — так потому что молодой дурак… Ничего, я с ним поговорю, Дайенн на шок спишет…
Раймон нависал над Вито, при всей тщедушности фигуры, как нечто металлическое или каменное, впившиеся в плечи пальцы казались когтями хищной птицы.
— Как такое могло произойти? Я ведь так старался вырастить его нормальным ранни, который не убивает мыслящих, не переступает черту… Как, Вито? Я плохой отец…
Вито неуклюже провёл ладонью по жёстким чёрным волосам.
— Да уймись уже. И не такое сплошь и рядом бывает. Дети, лишённые семьи — в смысле, нормальной семьи, конечно, потом вон в таких отморозков вырастают, как те, высосанные… И что ты мог сделать? Не гноби ты его, оступиться на его месте любой мог, да и что ему делать было, если в такие жернова попал? Главное, что нашли, теперь всё в колею войдёт. Если с вашим миром до того времени контакт не установим, всё равно что-то решим, пристроим его куда-нибудь потеплее, а мозги — они сами на место встанут, какие его годы.
Ранни вздрогнул, впиваясь в плечи землянина ещё отчаянней — кто-нибудь непривычный уже взвыл бы, наверное.
— В наш мир ему нельзя. Немыслимо. Не после… такого. Кто примет его, кто подаст ему руку? Он преступил черту. Как те, кого забирала Тьма, и возвращала потом… Он стал охотником. Не просто пьющим кровь других разумных — наслаждающимся властью и смертью. Я говорил, как это перерождает ранни. Они уже не имели над собой контроля, их голод не знал предела… Голод не просто по крови — по боли и ужасу своих жертв, по власти над их жизнями. И он теперь — такой же!
Не стоило, наверное, садиться — да, ноги уже не очень держат, но в таких случаях как раз самое худшее — поддаваться этой слабости, реальность в глазах покачивается и через какое-то время так можно обнаружить себя уже в горизонтальном положении и с кучей пропущенных вызовов взволнованных коллег. Но сидя вроде как более приличествует успокаивать… Если б не эти долбанные пираты, да… Если б не они, да ещё, видимо, долбанная жадность — одного свидетеля заполучили, так как не приложить собственную руку к заполучению ещё скольки-то. Надо было всё же пнуть туда тирришцев…
— Ну ты не торопись с приговорами-то, какие, повторюсь, его годы… И где это жертвы-то, вот эти вот все? На каждом из них крови, если разобраться, побольше, чем на всех этих ваших возвращённых в совокупности. Без протокола, говорю, проблема не в том, что убивали, а в том, что палились. Не постулаты б о гуманизме и законности и всё такое прочее, так ему б премию выписать, вообще-то. Я лично не минбарец, чтоб всякая жизнь священна и всё подобное. Расслабься. У нас детей не убивают. Ни кровососущих, никаких. Как вариант — переведёмся куда-нибудь на Экалту, там у нас проблем точно не будет, тут гарантирую.
Вроде, успокоился, отстранился, подобрался как-то. Кажется, глаза уже не такие бешеные.
— Скажи, к нему… разрешены посещения? Успею я увидеть его ещё раз?
Чтоб ещё раз съездить по физиономии, что ли, так и подмывало спросить. Наивно думать, что если был бы рядом — удержал бы Раймона от этой выходки, удержал не перегруженных манерами дрази от всяких туповатых шуточек на тему кровососов. Правильнее было б — запретить вообще рапортовать о Лоране ещё до прибытия, организовать встречу самому, с адекватной подготовкой обеих сторон. Теперь ещё семейные ссоры улаживать, будто других проблем резко не стало.
— Ты осуждаешь меня, да?
— Я тебя осуждать права не имею, у меня детей нет.
— Осуждаешь.
— Да, осуждаю. Я понимаю, ты в ужасе от того, во что он вляпался, что ему теперь за это светит, какую рекламу он сделал вашему виду на весь Альянс, эти его слова, что он ни о чём не жалеет, последней каплей были… Но подумай, а мог он вообще вернуться к тебе, найти тебя, даже просто послать весточку о себе? Может, и мог. С такими их возможностями — они б, пожалуй, и тебя найти смогли, столько пиратских нычек вон нашли… А может, он за тебя боялся? А может, он тоже сидел там и ждал, когда его большой и сильный отец придёт и спасёт его… Так, прекрати! Все всех простят. Вы семья, вот это имеет значение, а не что-то ещё. Поговорите нормально… Не сейчас! Сначала сам с ним поговорю…
Раймон обессиленно опустился обратно на кровать.
— Это правда, это всё моя вина… Как же он будет теперь… привыкший питаться так часто… это сведёт его с ума…
Вито хлопнул ладонью по коленке.
— Ну вот опять. Ты физиономию-то похоронную сотри, к тебе сын вернулся, живой, здоровый, отъевшийся… Сейчас поутихнет там в госпитале суета — и зайду к нему… Не парь мне мозги, короче, всё устроится. Уж с питанием ему точно сумеем организовать, нашёл тоже проблему. У меня на Экалте должников достаточно…
К сидящей в прострации Ли’Нор подсел Ранкай.
— Чего такая кислая, красавица? Расстроена, что с нами не летала? Ничего не пропустила особо, уверяю. Ну, то есть, само по себе, вроде бы, и почётно, завоевание сектора Аида и всё такое, событие века… Ну, парни так друг перед другом величаются, но ясно же, куда с добром, в этой мусорке порядок наводить ещё нашим внукам хватит. Зато уж как Земле и Центавру теперь весело, туда ж сколько «Белых звёзд» дополнительно бросили, так сколько они уже нашли этих шахт и раскопок, которых как бы официально и не существует вовсе. Да и бракирийское нашли что-то. Ну ещё б эти-то жуки не влезли!
Весёлый тон молодого дрази и не телепата не обманул бы — на руке шина, над глазом объёмистая повязка. И надо думать, попортил он крови медикам, пытавшимся заставить его вести себя как подобает раненому, то есть занять койку и не вякать. А перед его мысленным взором сейчас — лицо юного Мурсефа. Мурсеф сидел за штурвалом, на той стороне, которой их истребитель впечатало в астероид…
— Да так. Этот выродок Солмокона умер. Я сидела тут, как дура, не смея ни спать, ни есть, ждала, когда очнётся… А он не очнулся.
К гибели коллег-соплеменников у него отношение неоднозначное. Когда жизнь обрывается даже не в расцвете — в начале расцвета, это не может не рождать внутри протест, при всём внешнем понимании неизбежности. Это то, что роднит такие непохожие миры. Мы считаем путь воина почётным, да — но где ж почёт, где гордость, когда гибнет едва только ступивший на этот путь, переполненное безрассудной отваги дитя… Ранкаю горько просто сидеть и дышать в то время, как Мурсеф — моложе его годами, младше его званием — мёртв. Но как старший, как ответственный за него, он думает не только о том, что его не уберёг — а можно подумать, мог. Он, как старший товарищ и какое-никакое начальство, знал наивные и честолюбивые мечты Мурсефа. Может быть, и лучше погибнуть раньше, чем жизнь демонстративно вытрет об эти мечты свои грязные ботинки. И ещё горше Ранкаю от того, что, в общем-то, начинает привыкать. Не первый такой мальчишка за его жизнь, и чего доброго, не последний…
— Нда… сочувствую. Не Солмоконе, понятное дело — по слухам, пренеприятный был тип.
— И Реннар — выродок! Не разрешал глубокое сканирование — гуманность, протокол! Да лучше б я всё же решилась на это… А теперь — всё! Самый перспективный свидетель по Тенотку…
Такая нелепость, такая нелепость… Хотелось просто истерично и зло хохотать, но это она могла сдержать, круглая глупо-героическая физиономия Мурсефа перед мысленным взором Ранкая как-то сдерживала. Но перед её собственным взором стояло траченное жизнью, желтушное лицо Солмоконы, кажущееся какой-то дурацкой грубой маской, зачем-то приделанной к конструкциям, скрепляющим его голову, и уж слов-то она сдержать не могла. Такие разные сожаления о смерти… такие разные нелепости. И ведь достаёт сил у этого дрази сочувствовать ей. Действительно сочувствует.