— Да, погано. Нового-то поди найди. Скоро живой пират вообще будет зверем редким… как это говорят у землян — краснокнижным.
А ещё перед внутренним взором стоит другое лицо, особое. Пока ещё стоит очень ярко и живо, так страшно, что оно может однажды померкнуть в памяти. Некоторые телепаты владеют технологиями обращения с памятью — у минбарцев так, говорят, каждый второй, а у землян почему-то чаще низкорейтинговые. Иногда это один из немногих их талантов. Ли’Нор очень хотелось развить такой, а пока она радовалась, что и фото, и видео осталось в достаточном количестве. Они-то будут, хочется надеяться, и через 5 лет, и через 10, а что будет с надеждой если не найти его живым, то хотя бы узнать, какой была его смерть?
— Нет ничего хуже для нарна, чем не сдержать данную клятву — хоть бы целый мир вставал против него. Я поклялась найти своего отца — или правду о его судьбе, и поклялась помочь Алваресу с поисками другого моего родственника — Элайи Александера.
Ранкай задумчиво ковырял заклёпки на манжете брони, думая, что ответить на это. Впрочем, ничего говорить ему и не пришлось. Блок на мысли он ставить всё же не был обучен, и нефилим слишком ярко увидела в его воспоминаниях — и букву М в круге, и испещренную кровавыми надписями комнату, и дрожащую в узкой руке ранни фотографию Элайи. Ранкай успел увидеть вспыхнувший в её глазах ужас, прежде чем она отвернулась.
— Что…? Великий Г’Кван…
Дрази мысленно помянул ворлонцев нехорошим словом, за такие неодинаковые теперь способности у разных существ.
— Да никто ещё ничего не знает. Зубастый мальчишка говорит, что их главарь называл себя Вадимом, но по описаниям это вроде как пропавший Алваресов братец… Может ведь, что и брешет, их ведь, ранни, что и того Алвареса, невозможно просканировать…
Самое сложное для телепата — удержаться от просьб к собеседнику думать помедленнее. В этой круговерти и самому Ранкаю мало что понятно, ей уж тем более. И тощую беловолосую фигуру заслонял смутный, но назойливый образ дяди Мурсефа, которому надо теперь сообщить, с максимальной для дрази деликатностью, учитывая, что этот дядя его полицейской стезёй и соблазнил — если ни образования, ни богатства судьба не уделила, то какой ещё путь возможен для мужчины, кроме как путь риска и подвигов?
— Какой-то бред. Как это может быть он? Он ведь был… да, говорят, он обладал невероятной силой, но ведь он был… тяжело болен! И зачем ему называться именем Алвареса? Я… могу поговорить… со свидетелем?
Ранкай почесал затылок.
— Ну, по поводу говорить — это ты не ко мне, у начальства спрашивай, мне-то что, я сопровожу… Сейчас его, правда, вроде Дайенн в госпиталь утащила… Вместе с Алваресом… Ну да, примерно так, одной рукой Алвареса, другой упырёнка этого…
Лоран сидел на медицинской кушетке и пытался застегнуть на локтевом сгибе манжету аппарата для измерения артериального давления и химических показателей крови. Все доктора были заняты, а позвать кого-то на помощь он не решался, и если б кто спросил, почему… это бы само тоже было причиной ступора.
Сложно, когда не понимаешь своего статуса. Как будто, ты главный свидетель, а точнее — подозреваемый, а это значит — тебя ни на минуту не должны бы оставлять одного, однако же именно это и произошло. Лоран не мог этого понять. Сначала его поместили не на тот корабль, на котором летел другой Вадим — кажется, потому, что на этом корабле «более подходящие условия», что бы это ни значило. А потом перевели на другой корабль — как он понял из обрывков разговоров, потому, что те два первых корабля ввязались в бой, его решили таким образом уберечь, как единственного на тот момент живого свидетеля. За всё время пути с ним никто не обмолвился и словом, что можно понять — им было, наверное, не до того, а по прибытии не придумав, куда его девать — свободных одиночных камер не было, просто отпускать к отцу, на обычный гражданский режим — права не имели, тем более после весьма тяжёлой родственной встречи это и не выглядело возможным — просто оставили на корабле. И там он и оставался вплоть до того, как прибыли те задержавшиеся корабли. И хоть нельзя сказать, чтоб он рвался поскорее на допрос… а может быть, и можно. Просто хотелось, чтоб всё поскорее закончилось — не важно, каким образом. Но если это время давалось ему, чтоб как-то подготовиться к предстоящему — то это было совершенно бесполезно, это никак не помогло.
— Помочь? — приветливо улыбнулась Нирла, как раз относившая в лаборантскую пустую тару от растворов, — дай сюда. Это ты сын Раймона, да?
Лоран, свойственным, кажется, всем ранни жестом, наклонил голову набок. Голианское дитя… ещё дитя, но понемногу уже становящееся взрослым, внешние проявления этого процесса пока не слишком значительны — появляется рельефность кожи, которая не голианскому взгляду кажется морщинами, крупнее, резче становится подбородок. Но всё равно её детской мягкости черт далеко до взрослых голиан, которых он видел. Однако взгляд ранни видит и то, что недоступно взгляду голодной плоти на самоё себя, и будь он, возможно, старше годами или хотя бы если б не шумела так внутри чужая кровь, перешибая восприятие — он бы даже чувствовал это сейчас, эту железу в её мозгу, схожую с звёздчатой зоной ранни и ещё более — с гипофизом у землян, происходящие в ней изменения, свидетельствующие, может, и не о начале новой работы, но о подготовке к ней. Но он мог представить себе это — как набухший бутон, в одном миге от того, чтоб раскрыться.
— Да, я. Других нет, насколько я знаю, в вашем мире… А кто ты?
Нирла ловко застегнула манжету и нажала кнопку на аппарате.
— Ну вот. Теперь просто посиди, когда он издаст долгий протяжный писк — тогда всё. А скоро и доктора, думаю, подойдут. Ну, просто у тебя волосы белые, а не как у Раймона… Ты, наверное, на маму больше похож? Я Нирла, я… ну, просто тут живу. Меня господин Алварес забрал с Зафранта.
Лоран улыбнулся, протягивая ей руку. Хороший или плохой это знак — встретить в этом новом месте существо настолько простое и бесхитростное? Пока сложно судить.
— Рад познакомиться, Нирла с Зафранта. Нет, едва ли я мог бы быть очень похож на свою мать, и не только в том дело, что волосы у неё были чёрные, и у меня раньше тоже. А… кто ты господину Алваресу?
Иногда одним простым вопросом можно поставить собеседника в тупик. Юная голианка выглядела перепуганной осознанием того, что не знает, как тут ответить быстро и правильно.
— Ну… никто, в общем-то. То есть, по правилам Зафранта… но это никакого значения не имеет, говорят все. Здесь — никто. Просто он меня оттуда вывез, потому что это нехорошее место. И может быть, увезёт на Корианну — если ему разрешат. Он на самом деле много ещё кого с Зафранта вывез — ну, не только он, конечно, и госпожа Дайенн, и дрази — но те все разъехались по домам или ещё куда, а меня пока не знают, куда девать. Вот и всё.
— То есть… ты давно его знаешь?
Девочка присела рядом на кушетку.
— Да вот как забрал, столько и знаю. Месяц с небольшим, наверное. Если ты о том, хороший ли он человек, то да, хороший, да тут плохих и нет, даже среди тех рас, о ком у голиан сроду хорошо не говорили. Да по расам судить, как выяснилось, дело вообще бесполезное. Вот госпожа Дайенн дилгарка, но она совсем не такая, как те дилгары, что были, тут что и говорить… Тоже вот можно понять и почему про голиан многие плохо думают. Много преступников-голиан, даже здесь лежат некоторые. В то же время есть господин Ругго, голианин. Говорят, что могут меня и ему отдать, в смысле, на удочерение. Так, наверное, правильнее, потому что одной расы, да и господин Алварес с Корианны, там семьи не заводят, и у госпожи Дайенн всё сложно, это надо одобрение старейшин, а они могут и не одобрить, что в одной семье столько не минбарцев… Причиной проблем быть тоже не хочется. Я-то ничего не решаю, да и хорошо — как тут решишь… Мне и здесь хорошо, я бы никуда и не уезжала, видеть их всех и здесь помогать, что ещё надо.
— Сколько же тебе лет, Нирла? Я плохо угадываю ваш возраст, папа вот может, взглянув на существо раз, сказать, сколько оно живёт на свете.
— Будет двенадцать. У нас, голиан, возраста почти как у землян, только наш год немного длиннее земного.