— Ясно, значит, к свежатинке тебя пристрастил этот коллекционер?
Лоран кивнул, всё так же не поднимая головы.
— У него я прожил около года. Не самое плохое житьё, как потом оказалось, если б только не разлука с отцом и сидение в четырёх стенах… А потом у него случились какие-то крупные финансовые проблемы и он распродал часть своей коллекции. В том числе и меня. Но с покупателем что-то не срослось, убили его, что ли, и я осел у пиратов. Отдавать меня задёшево, как обычного раба, они тоже не хотели… В общем, я жил у них на базе для их потехи. Они держали меня сколько-то голодом, а потом кидали ко мне какого-нибудь пленника, ждали, видимо, что я разорву его на части. Но нам не нужно убивать, чтобы насытиться. Это их, конечно, разочаровывало. Хоть я и привык есть каждый день, а мне и так надо питаться чаще, чем отцу, таким уж я уродился, но я всё равно могу протерпеть без крови неделю… Я несколько раз кусал живых… там, у моего первого хозяина… но это были те, кто соглашался добровольно. Я никогда не хотел никого пугать, проявлять насилие. Отец не так меня воспитывал. Но некоторые пленники просто умирали от ужаса. Другие, кто видели это, становились покорнее, это пиратов, конечно, очень развлекало… А мне было больно от того, что все эти несчастные существа ненавидят меня, и что я не могу перегрызть горло хоть одному из этих уродов — они были осторожны… Потом… потом я убил. Эта бедная девушка сама попросила меня. Она слишком измучалась, отчаялась, она знала, что никто не освободит её. Я уже кое-что знал о том, что пираты делают с пленниками, особенно с девушками… Это очень тяжело, господин Синкара, когда тебя просят стать монстром — ради милосердия, и ты не можешь отказать. Но я принял для себя такое решение — убить всякого, кого ко мне кинут, чтоб избавить его от куда больших страданий. Пираты решили, что я достаточно озверел. Для них это было развлечение, они бросали ко мне всякий, как у них называется, неликвид — кого никто не купит. Им было невдомёк, что я сразу убиваю их, и терзаю уже мёртвое тело, для них я был вроде цепной собаки… А меня держало от сумасшествия только понимание, что даже просто смерть от голода — пираты не станут кормить тех, за кого не получат денег — была б во сто крат мучительнее, чем мои зубы на их горле. Пока однажды… однажды я не смог убить. И это изменило мою жизнь. Сначала он был без сознания, и я даже подумал было, что он уже мёртв, не сразу почувствовал биение его сердца. Но он просто был под транквилизатором, а когда его действие прошло… В его глазах не было ужаса. Было непонимание, шок — но не ужас. Быть может, отец говорил вам — нас, ранни, невозможно просканировать. Это поразило его в первую очередь, а мои глаза, уши, зубы — во вторую. Он сказал потом — что-то родное… Но он не мог сам объяснить — что. А тогда… между нами не было много слов. Пираты ждали, что я убью его, потому что от него было много проблем — больше, чем могло б быть выгоды при его силе. Но вышло иначе. И мы покинули Тенотк на кораблях пиратов, и огонь пожрал всю гниль, что пропитала эти стены, все демоны вернулись в ад… Мы забрали всё — деньги, золото, оружие. Пленников. Он раздал эти деньги пленникам, чтобы они могли вернуться домой, дал им корабли. А ему самому — некуда было возвращаться, точнее, он не знал, куда. Он ничего не помнил о себе.
— Та-ак, — протянул Вито.
Ранни поднял голову, пристально впился взглядом в лицо человека, ловя малейшие перемены эмоций, надеясь хотя бы предположить, что он думает об услышанном — что это значит для него, всё-таки, как полицейский, знающего кое-что об этой изнаночной стороне жизни, но в то же время — знающего с другой стороны, не изнутри…
— Только имя. Имя, ставшее святым для нас… Не все захотели вернуться, или не всем было, куда. Многие решили остаться, чтоб вместе с ним нести возмездие нечестивым. И я тоже. Не только потому, что не знал, где мне искать моего отца — едва ли спустя год он всё ещё ждёт меня на том же месте… Но и потому, что знаю такое чувство — благодарность, и ещё знаю такое чувство — гнев к тем, кто является настоящим монстром, и пусть мы будем для них монстрами, пусть. Их личными демонами, которые принесут им давно заслуженные муки. Вы скажете — нас опьянила власть убивать, и будете, наверное, правы. Но эти существа заслужили тысячу смертей, а получили, как ни крути, только одну. Я видел много ублюдков, Вито Синкара, видел, что они делают с рабами, видел, что они делают с теми, кто отказывается быть их рабом, видел торги, видел пробу товара на глазах других — таких же, даже не живых мыслящих существ — номеров в толстых тетрадях отморозков, которые решили, что они имеют право. Я не жалею о том, что делал.
Вито в ответ так же пристально вглядывался в горящие фанатичным огнём рубиновые глаза, думая о том, что и не планировал использовать как воспитательный аргумент собственную неблагополучную юность, и теперь понимал, что правильно решил. Это нельзя сравнивать. Он говорил Раймону, чтобы успокоить его, что сам некий небольшой период своей жизни был в сложных отношениях с законом — но это не сломало ему всю оставшуюся жизнь, спасибо Альтаке, конечно. Но дело тут даже не в том, что не сравнимы масштабы — вшивая земная шайка, промышлявшая взломом банкоматов и карточным шулерством, была великой преимущественно в собственных глазах. Дело в том, что светится сейчас в глазах у этого мальчишки. На Земле тогда с ним подобную психологическую обработку было вести и некому, и незачем.
— Что ж, Лоран… Про своего… нового друга и то, что вы делали… Я так понял, ты был у него в числе особо приближённых — так вот, этого говорить ни в коем случае не надо. Иначе с тебя живьём не слезут. Скажешь, что его лица не видел, он был всегда в маске. О подробностях своей жизни, кто он и откуда, не распространялся. Вообще не посвящал тебя в свои дела, держал отдельно… ну, не в камере, понятно, в хорошей, удобной комнате… Скажешь, что пошёл с ним потому, что не знал, где твой отец и не верил, что сможешь его найти. Что понятия не имеешь, как он выбирал тот или иной объект и зачем он делал… то, что делал. Тебя он привозил на место на корабле, тех покусанных вталкивал к тебе в комнату по одному, потом вытаскивал. Использовал тебя как метод психологического воздействия, так сказать. Но в своих планах и действиях с тобой не советовался, а с кем советовался — ты понятия не имеешь. В общем, такой логический минимум, думаю, будет лучше всего. В последнем вашем деле тебе удалось сбежать, ты заблудился на базе… Всё устраивает?
Мальчишка снова опустил голову, словно услышанное свалилось на него тяжким грузом.
— Я понимаю, что так нужно… но если б вы знали, как сложно такое сказать. Кажется, что ложь сожжёт уста и отпечатается на лбу постыдной печатью. Если б это было для его спасения, не моего… но он сам не желает этого спасения, и это тоже то, что я обязан принять. Я сам за ним шёл, и пошёл бы дальше, хоть прямо на тот свет. Если бы он… нет, не приказал — захотел, чтобы я пошёл — я бы сделал это с радостью, с улыбкой на лице.
Вито с трудом удержался от закономерной гримасы. В кошмарном сне он не видел работать с малолетками вообще, но обычные малолетние бандиты это всё же то, что близко и понятно. И их страх, и их выпендрёж, и набивание себе цены, и попытки отмазаться — иногда вместе, в одной ситуации. Это — не тот случай. Этот свидетельствовать будет, охотно… только проку от такого сотрудничества ни ему, ни следствию. Долбаные фанатики.
— Вот это, парень, ты можешь рассказывать мне, отцу, а им — знать не обязательно. Им можешь пустить слезу и сказать, что устал мучить людей и вообще тебе было очень страшно. Ты, в конце концов, просто маленький мальчик, который попал в чужой страшный мир. А теперь тебе на тот свет больше не надо, теперь у тебя новая жизнь начнётся, так что уж постарайся что-то для этого сделать. …Зачем ты их кусал вообще?