— Совершенно случайно какой-то другой телекинетик, равный по силе моему брату, знает обо мне, об Элайе, о белорусской кириллице? Дайенн, ты сама веришь в подобные совпадения?
Дайенн, на самом деле, не верила, но как-то охладить пыл коллеги, сейчас выливающийся в неконструктивную нервотрёпку, было нужно.
— Если это твой брат — почему, если ему каким-то чудом удалось освободиться, он не вернулся к вам? Потому что, как говорит этот ранни, потерял память? И отправлял по домам освобождённых пиратов, но ни разу не подумал выяснить, кто такой и откуда он сам?
— Если не хуже…
— Что ты имеешь в виду?
— Расколотое сознание, Дайенн. Помнишь, я говорил тебе. Это не Элайя. Сам себя он считает кем-то другим…
— Тобой?
Алварес мотнул головой.
— Не мной, конечно. Он смог вспомнить моё имя — и почему-то решил, что оно его. Не знаю, почему… Он всегда видел во мне какую-то поддержку, это при том, как часто мы ругались. Но моё мнение почему-то всегда его волновало, по любому вопросу, даже если было противоположно его мнению. Виргиния и Офелия не раз говорили, что слышали от него — «Вот Вадим то, Вадим сё…» Честно говоря, я сам не мог понять его отношения ко мне…
Что ж, стоит порадоваться этой… смене направления в сторону воспоминаний и рассуждений. Ещё какое-то время он не будет порываться выяснить, которое из «Серых крыльев» осилит сейчас перелёт до Маригола. А там, может быть, уснёт (как жаль, что нельзя сейчас дать ему снотворное, только отошло предыдущее). А там, может быть, что-то уже станет ясно, надо верить в Альтаку.
— Ну, у него ведь не было переизбытка общения, тем более со сверстниками, как я поняла.
— Да, это верно, но это было во многом его собственным выбором. Это я настаивал на том, чтоб он посещал школу, выезжал с походами и экскурсиями, жил полной жизнью с коллективом.
— Он боялся причинить кому-то вред, это понятно.
— Конечно, понятно. Как понятно и то, что всю жизнь прятаться от общества — не получится. Только учиться самоконтролю… И у него было всё совсем не плохо с самоконтролем, в сравнении с многими телекинетиками, о которых я читал — в материалах с Земли, понятно, на Корианне телекинетиками как-то небогато — некоторых из них приходилось пожизненно держать на транквилизаторах и чуть ли не на цепи. Элайя, по крайней мере, осознавал свою проблему и делал всё возможное, чтоб держать её в узде. Жаль только, источник сил для этого он видел не в себе, а в чём-то вне, и вообще вымышленном.
Недолго она радовалась.
— Алварес, если ты опять о своём отношении к вере…
Вадим раздражённо сдул упавшую на глаза прядь. Какой же он всё-таки… лохматый. Ну, это естественно, волосы у него несколько гуще, чем обычно у землян. А стрижётся, видимо, собственноручно, поэтому получается очень небрежно. Совершенно не центаврианская черта…
— Ага, о нём. О той дряни, которой забил Элайе голову Гроссбаум. Из-за которой Элайя стеснялся того, что его воспитывают две матери — хотя у нас ли этого стесняться, у нас две женщины свободно могут жить вместе и вместе навещать ребёнка одной из них, или какого-нибудь осиротевшего ребёнка, над которым берут шефство, чтобы рассказами о взрослой жизни, о своей профессиональной деятельности готовить его к будущему выходу во взрослое общество, берут на экскурсии на место работы… Никто не вздумал бы стыдить его этим. А он — стеснялся. Ну и конечно, он был не таким, как все, ведь он верующий, а они — нет…
Дайенн облизнула губы.
— Алварес… Но ведь когда жил на Минбаре, ты считал иначе. Что же случилось, когда ты переехал на Корианну? Решил быть таким, как все?
Активация климат-контроля почему-то вызывала медленное, но существенное падение мощности у освещения, и сейчас оно стало предельно тусклым, обозначая под глазами раненого прямо пугающие тени. К счастью, гудение коробочки стихало — значит, минут через пять начнёт светлеть.
— Не особо-то иначе я тогда считал. Я обучался при храме, как большинство живущих на Минбаре детей, но это не значит, что я был религиозным. Моя мать не религиозна, хоть этого и можно б было ожидать от женщины из низов. Но она росла среди людей, понимающих, что надеяться в жизни можно только на себя. Боги Центавра слишком любят золото — как и боги любых миров. Бедняку нечего заплатить за решение своих проблем. Ганя не религиозен тоже, просто как дилгар первого поколения…
— По правде, я ничего не знаю о религии дилгар, — смутилась Дайенн.
— Её, в общем-то, нет. В прежние времена у дилгар были религии, но к концу их существования как-то… атрофировались. Дилгары верили в некий вечный и могущественный дилгарский дух, пронизающий собой мир и пребывающий в самих дилгарах, в ком-то в большей мере, в ком-то в меньшей. Если они употребляли в речи имена богов древности, то в основном как эпитет к какому-то из свойств этого духа, литературный образ, не более.
— Ну, и ты видишь на их примере, к чему может привести безверие.
— На их примере можно увидеть, к чему приводит милитаризм и социал-дарвинизм, доведённый до своей крайней степени — фашизма. А к чему приводит вера — мы можем найти немало примеров в истории множества миров. В том числе и твоего, не отрицай, Дайенн, в прошлом минбарцы пролили немало крови по вопросу, кто правильнее верит и живёт.
— Это было давно, Алварес, и мы осознали ошибочность этого пути.
— Осознали после того, как Вален мозги вправил, точнее — когда осознали, что без консолидации слишком сильного врага им не одолеть. Все народы приходят к единообразию религии так же, как и к централизованному управлению, это необходимая часть прогресса. А потом — к секуляризму, так как религия не умеет ничего иного, кроме как паразитировать и тормозить прогресс.
— Алварес, как минимум на примере Минбара ты должен признать, что это не так.
— С учётом, что минбарская религия в настоящее время в большей мере философия, и что трудолюбие мастерских и воинских кланов как-то компенсирует прекраснодушное паразитирование множества бездельников из жрецов — пожалуй, да. Вы можете на данном уровне развития производительных сил позволить себе содержать прослойку дармоедов.
— Алварес! — она тут же нервно оглянулась, не перебудили ли они всех соседей своими повышенными тонами, надо всё же хотя бы ей держать себя в руках, как более разумной. В соседней палате, правда, такие обитатели, которые производят шума больше, чем кто-либо ещё в этом госпитале…
— Ах да, конечно, не дармоеды. Они тоже производят — вашу иллюзию духовности и исключительности. Хотя тот же пример гражданской войны показывает, что никакие вы не исключительные. Хрупкое равновесие системы разрушается очень легко. И вообще неизвестно, какими бы вы были, если б не заставившая вас сплотиться угроза Теней, протекция Ворлона и философия Валена, которую ему, кстати, трудов стоило вколотить в некоторые особо упорные рогатые головы. Если б ваша эволюция шла естественным путём, без столь откровенного внешнего влияния, вы бы, может быть, не были вторыми землянами, но вторыми иолу — запросто. Впрочем, говорить о возможных альтернативах в истории — дело достаточно спекулятивное.
Стоило завершить разговор и уйти. Хотя бы спать, да. Пока можно. Поцапаться на всё те же самые темы они успеют ещё когда угодно, параллельно с работой. Но что там, уходить спать стоило тогда уж сразу, только вот единицы поступили именно так, мудро. А ей требовалось сначала проораться на остолопов, так и оставивших ребёнка на корабле, потом на Ранкая, выражавшего недовольство, что ему руку так плотно зафиксировали, как он ею работать-то будет… сломанной-то… Да ещё бедолаг-рабочих пришлось размещать, кого в гостевые, кого тоже сюда, в медблок. Может, в состоянии Алвареса ничего тревожного и нет, в сравнении с некоторыми тут по соседству так уж точно, но ей было просто нехорошо от того, что она так не сразу добралась его проведать.
— Надо признать тогда, что ваша эволюция без этого внешнего влияния не обошлась тоже.
— А мы и признаём. Вот только с вашим оно несопоставимо. Ворлон известен как не самая деликатная по жизни раса, способная предоставить своим протеже выбор, слушаться ли их. Впрочем, ввиду угрозы столь же могущественной и при том однозначно разрушительной силы — выбор очевиден. Мы же взяли — руководство к действию, но и действие, и силы были нашими.