— Ну, время покажет, насколько это действие было правильным, а влияние — благотворным, — изрекла Дайенн тоном, показывающим, что правильности и благотворности видит доли процентов.
— Время уже показало. Если семя падает на не готовую к нему почву — оно не всходит, Дайенн. Капитализм привёл наш мир в кризис — один из тех многочисленных кризисов, которыми он всегда оборачивается. Мы преодолели его, вышли на новый виток развития, прежде нам недоступный. Развиваем отрасли, которые прежде были в зачаточном состоянии, и полноправно присутствуем в космосе. И религии здесь уже места нет.
— У всех есть, у вас нет, действительно.
Да не то чтоб у всех есть, услужливо поправил внутренний голос, спровоцированный донёсшимся откуда-то от соседних палат голосом Ругго. Тот как раз говорил, что из знакомых ему голиан, включая его семью, никто не верил ни во что. «Мы народ, понимаете, рабочий, а не учёный, какой там бог или боги — это разбираться надо, книжки читать, а нам некогда, вот как появится время для безделья — так, пожалуй, сразу». Или вспомнить тех медсестёр-энфили, хором удивляющихся религиозным взглядам коллег. «У нас и в голову никому б такое не пришло — молитвы какие-то, жертвоприношения тем более… И что, они серьёзно рассчитывают, что бог отреагирует?»
Но Алварес-то — другое дело.
— Нам нет нужды пресмыкаться перед некой высшей силой и ждать от неё милостей, мы уже знаем, на что способны сами.
Дайенн шумно выдохнула.
— Алварес, религия — это не только просьбы к высшим силам решить твои проблемы. В большей мере это — моральный кодекс.
— Без которого мы прекрасно обходимся, своим.
— Да, своим замечательным новаторским моральным кодексом, предполагающим уничтожение семьи, веры, всего, без чего немыслимо существование разумного индивида…
Она чувствовала себя очень неуверенно на самом деле. Чтобы пытаться защищать религию его мира от него, надо знать о предмете несколько больше, чем то, что она пока что успела прочитать. Ясно только, что на Корианне не было единой религии, как на Минбаре, а также у иолу, хаяков и, хотя бы формально, дрази. Ближе это, пожалуй, к примеру нарнов — одна господствующая на большей части планеты религия и некоторое количество более мелких культов, практически тождественных национальности. Ещё не полное единоверие, уже не та солянка, которая наблюдается у землян или бракири.
— Дайенн, ты, вообще, со мной сейчас споришь, или со своими комплексами по поводу предков-дилгар?
— …Вместе с физическим уничтожением тех, для кого всё это ещё значимо? Никто ведь не вправе жить и думать иначе, чем считаете правильным вы?
Вадим приподнялся на локте.
— Не вправе жить и думать? Полиции мысли у нас нет, ты нас с кем-то путаешь, видимо. Вот вредить — да, права не имеют. Быть религиозным — это уже стоять в оппозиции ко всему здравому, подлинно человеческому, ставить вымышленное существо выше живых людей. Отравлять собственную жизнь, как делал это Элайя… А распространять религию — это противиться прогрессу и пускать под откос чужие жизни. Хорошо рассуждать об уважении к религии, живя на благопристойном Минбаре, где во имя почтения к высшим силам ненапряжно ставят свечи и постятся, а не приносят кровавые жертвы и не убивают друг друга. А в других мирах бывают, знаешь ли, очень интересные культы… Ты, конечно, их тоже уважаешь, потому что это не твоё дело, потому что твоей шкуры не касается и потому что повлиять на это ты всё равно не можешь? На самом деле, кажется, нет, минбарское уважение к чужим культурам означает, что они сравнительно уважают тех, кто чем-то им подобен, и улыбаются в лицо с чувством своего превосходства — прочим. Корианна в плане религий была планетой контрастов. В цивилизованных странах жители ездили на автомобилях, изобретали новые средства связи и для галочки верили в Божественную семью, а в отсталых племенах Сурамбы на молебнах об урожае приносили в жертву детей — что было экономически очень удобно, медицина на нуле, постоянный голод, с контрацепцией всё плохо… В цивилизованных странах женщины работали наравне с мужчинами, занимали места в правительстве, а в сельскохозяйственной периферии вроде Ломпари женщины были наравне со скотиной и не смели при мужчинах рта открывать, потому что их религия гласит, что женщина — зло. И не просто там в философско-поэтическом смысле, как это говорят отвергнутые поклонники, нет — именно в религиозно-метафизическом. Мужское начало — добро, женское — зло, поэтому его необходимо постоянно держать под строгим контролем, если чуть дать женщинам волю — это угрожает существованию мира.
Вот, о Божественной семье она и читала. Так уж устроена жизнь, что цивилизацию в справочниках представляет национальное, религиозное и культурное большинство. А иногда, чисто количественно, это и не большинство, просто те, кто имеет больше возможностей для определения политики и влияния на содержание этих самых справочников. Формально, действительно, Божественная семья — это чуть ли не 70% населения, но она уже поняла, что это достаточно спекулятивно, потому что это не есть единый стройный культ, потому что правильнее понимать — не семья богов, а семья культов…
— Алварес, то, что ты говоришь, это, конечно, ужасно…
— Но у тебя есть какие-то оговорки? В принципе, в таких краях хорошо не живётся ни мужчинам, ни женщинам, ни детям. Это адски тяжёлый труд с утра до ночи, просто для того, чтоб свести концы с концами. Умирающих там сроду не считали. И без того невыносимую жизнь доводили до крайней степени невыносимости традиции, предписывающие разнообразные наказания за любые мелочи. Почему, как думаешь? Именно для того, чтоб люди не смели разогнуть спины, чтоб страх не позволял им даже задуматься об изменении существующего положения вещей. Если ты смертельно боишься неправильно приготовить дар для богов и семьи жреца или запнуться, произнося обрядовую речь — тебе не до бунтов. И почему, скажи, всё это должно сохраняться после того, как эти земли перестали беспардонно грабить соседи, скупавшие продукцию за бесценок, когда эти люди позволили себе есть досыта, получать образование, иметь медицинскую помощь? Почему мы должны уважать и позволять «жить и думать» тем, кому хотелось бы вернуть прежнюю удобную лично для них жизнь?
— Мне кажется, следует всё же разделять чисто материальные вещи — бедность, голод, всё это несомненное зло — и сферу идей…
Но кто разделяет-то, ворчал внутренний голос. Да, это правда, минбарцы — они, конечно, разделяют, по факту того, что ни бедности, ни голода у них нет, нет и религиозных конфликтов серьёзнее обычных свар жрецов и воинов, а Божественная семья была именно политическим конструктом. Объявить богов подчинённых территорий ложными — это получить закономерный религиозный экстремизм, а объявить их детьми своих богов, тем обосновывая подчинение «родительскому» народу… ну, это даже изящно. И по сути религиозное большинство Корианны составляли несколько стран, первыми принявших этот культ, и семейство их колоний.
— Тебе кажется.! Как ты объяснишь тот факт, что религия тем более жестока и авторитарна, чем в более жалком положении находится большая часть народа? И жестокость может быть и не прямой, как в описанных примерах, а завуалированной, как у земного христианства, приучающего к мысли, что ты ничего не изменишь на этом свете и можешь надеяться только на справедливость в жизни будущей. Религия — продукт той реальности, в которой людям приходится жить, реальность чудовищна — чудовищна и религия, так или иначе. Религия нужна людям для объяснения устройства мира и руководства в жизни, при полном ощущении своего бессилия перед жизненными невзгодами это — иллюзия, что ты на что-то влияешь. Прочтёшь правильную молитву, выполнишь заповеди — и урожай уродится, и обидчика бог накажет… когда-нибудь. Что не факт, конечно, обидчик ведь тоже молится. Но так же религия — это сохранение, консервирование существующего порядка вещей. Тем она удобна всякому, кто хорошо устроился за счёт бедствий других, поэтому она естественно становится инструментом в руках власти.
Она промолчала. Рада б возразить на это — но что? Отрицать — не смогла б, прекрасно зная, что такие факты имели место. В истории Земли, Захабана, Шри-Шрабы, мёртвого ныне Маркаба. Сказать, что ведь бывает не только так? Если подразумевать Минбар, то он в курсе, он провёл там детство — и если уж это самое детство сейчас его речей не останавливает, с чего бы она смогла? Чтобы найти нужные слова — надо сначала понять, как выглядит мир его глазами, а это, если честно, страшновато.