— Я не владею центаврианским, господин Крин, мне придётся дождаться перевода. Вы можете своими словами пересказать суть её агитации?
— Я думал, эта суть известна вам из вашего дела, — голос корианца несколько изменился, — я полагал, меня представят компетентному сотруднику.
— Мою компетентность определять в любом случае не вам, а моему начальству. В мои профессиональные обязанности знание центаврианского языка не входит. А вот опрос свидетелей — входит. Для чего вы здесь и сидите. Вы заявили о преступлении — уж будьте добры обосновать, почему это случай нашего уровня. Чтобы задержать человека как преступника, мы должны знать, что он совершил, кроме подделки документов.
— Вы слышали достаточно, — фыркнул Крин, — я владелец крупного предприятия, имеющего немалое значение в экономике Иммолана. Собственно, иначе я не был бы гражданином Центавра. В силу этого фактора моей семье выдал высочайшее разрешение наместник колонии, имевший такие полномочия, и мне хотелось бы сохранить этот статус незыблемым. Как и всем моим соотечественникам, имеющим дом и бизнес на Иммолане. На предприятиях группы «Исхода» держится, не побоюсь таких слов, экономика целого региона. А вы должны были заметить главный конёк этих экстремистов — ксенофобия. Как ни крути, когда рядовой персонал предприятий — центавриане, а управленческий — преимущественно из корианцев, такие подстрекательства не приведут ни к чему хорошему.
Рассуждать, какая раса насколько ксенофобна — дело неблагодарное, добровольно о себе такое признать способны немногие, и центавриане точно не из их числа. Как сказал Лютари, а ему-то есть основания доверять, среднестатистический центаврианин на подобное обвинение так благородно оскорбится, что ему в первую минуту даже поверишь. Да, можно вспомнить все эти разговоры о том, что нет расы, которая бы не считала, вслух или про себя, что если уж не превосходит, то качественно и непостижимо отличается от прочих всяких… чего б не вспомнить, настроение и так не на вершине шкалы.
— Группа «Исхода»? Что это значит?
Если высокий гость и расслабился, то как-то очень незначительно. Он явно не понимал, к чему эти расспросы, хотя мог бы, вообще-то, и понимать — личность свидетеля не менее важна, чем личность преступника, особенно в таких случаях. Он не мимо проходил, обнаружив совершающееся правонарушение, если уж это была атака, направленная в том числе на него — детали тут не будут лишними.
— Первая волна корианской эмиграции. Мой отец финансировал постройку корабля, название которого можно перевести на ваш язык как «Исход», он же руководил эвакуацией семей-основателей нашей диаспоры. Не знаю, слышали ли вы, что было три волны. Первая наша — организованная и основательная. Мой отец был один из влиятельнейших людей своей страны, мой дед два срока был президентом. Не нужно объяснять, что это предполагает хорошее чутьё к общественным процессам. Он в числе первых почувствовал смысл древней поговорки «Если твой дом поразила зараза — сожги его». Он покинул охваченную бунтами Салвари не для того, чтоб отсидеться в тихой гавани Эмермейнхе. Он знал, это придёт и туда, дело времени. Надеяться взять реванш — наивно. Та стадия, на которой это ещё было возможно, была упущена правительствами последовательно трёх стран, не малозначимых в геополитике стран… Он сумел донести это до наиболее здравомыслящих лиц своего круга, вступил в переговоры с Иммоланом, перенёс туда завод и заложил основу нашего города. Те, кто надеялся отыграться — попали во вторую волну, «Чести»… Остроумное название для корабля тех, кто бежал в спешке и панике, иногда единственно с тем, что имели на себе, благодарные судьбе за то, что живы. Почти все так или иначе присоединились к нам, на младших, естественно, ролях. Для некоторых таким шоком было, что на вывезенные ими чемоданы денег не купишь и стакана кофе… Третья волна была уже после того, как пал Эштингтон. Это была не эмиграция, а изгнание. Тем, кого не нашли повода умертвить или бросить в тюрьмы, милостиво разрешили отправиться из родного мира на все четыре стороны, предварительно обобрав, как липку. Пассажиры «Реквиема» и составляют корианские диаспоры в других мирах — в земных, дразийских колониях, в мирах, не входящих в Альянс… Они, конечно, в самом жалком положении.
Что там говорил Алварес о том, что у капитала нет отечества? Видимо, он имел в виду что-то подобное. Что ни говори, это сложно понять с минбарским воспитанием — дети одного мира на чужбине не объединяются, не помогают друг другу, а выживают поодиночке, как придётся. Может, конечно, это потому, что их положение несколько иное, чем у последних лумати. Хистордхан и его семейство не имели намеренья бросать свой мир, они были жертвами стихии, семейство Крина же между материальным положением и родиной выбрало материальное положение. И теперь они, как лумати когда-то, просто презирают тех, кто не смог достичь такого же успеха, как они.
— И её агитация… имела успех? Вы ведь живёте на Иммолане уже 25 лет, имеете гражданство — это должно предполагать, что центаврианское общество приняло вас, — проговорила Дайенн, чувствуя, что прекрасно знает, какой ответ на его месте дала бы она сама. Какой ответ тут единственно возможен.
— Про которое общество вы говорите? Общество, если можно так выразиться, наших рабочих — это довольно маргинальный слой. В первые годы это были преимущественно рабы, можете себе представить уровень образования и культуры. После того, как император Котто повёл наступление на институт рабства — не могу не заметить, это было мудрое решение, раб работает из-под палки и юридически недееспособен, свободный же лицо заинтересованное — они получили вольную, а годы работы, волей-неволей, подняли их уровень от полуживотного — технология, знаете ли, требует телесной чистоты и минимального интеллекта. Но мышление нищеты и невежества императорским указом не отменишь. Ненависть и зависть к тем, кто живёт богаче и счастливей — это черта всех разумных, вот что действительно объединяет нас, не важно, с волосами мы или с чешуёй. А если этот богатый и счастливый ещё и пришлый — ненависть к нему двойная… Общество наших партнёров-центавриан, конечно, подобного к нам не испытывает. Со многими мы в прекрасных отношениях, нас приглашают на семейные и религиозные праздники… Но вы ведь понимаете, так будет ровно до тех пор, пока мы надёжные партнёры. Если мы не сможем поддерживать порядок на своих предприятиях — мы станем причиной их финансовых потерь. А если на Иммолане начнутся волнения — нас могут и попросить… Прочное положение нельзя приобрести авансом и навсегда, госпожа Дайенн, в него надо вкладываться. Таков мир бизнеса. Мы не были беженцами, выпрашивающими подачки, нищих Центавру своих девать некуда. Когда я говорю, что иммоланские власти были к нам добры, я не имею в виду благотворительность. Мы привезли капитал, технологии. Мы приняли выдвинутые нам условия. И спустя 25 лет я связан теми же контрактами. Наши рабочие — свободные граждане, и вольны работать и в другом месте, но у нас-то квоты. Кроме того, согласно пятому положению императорского указа, 25% их стоимости при выкупе оплачивали их бывшим хозяевам мы, владельцы заводов, где эти рабы работали, с тем, чтоб, оставшись у нас работать и дальше, они заработали на уплату уже своих 25% и отработали наше вложение. Так что лучше, чтоб всё оставалось так.
Действительно, хорошо устроились, хмыкнула про себя Дайенн. О практике «сдачи в аренду» рабов она уже слышала немало. Состоятельные граждане тех миров, где рабство было законным, могли иметь до десятков тысяч рабов, которых предоставляли для крупных предприятий, имея за это долю в выручке — большую или меньшую в зависимости от того, жили ли эти рабы у хозяина на балансе, и на работу просто ездили, или переселялись в заводские городки, и тогда расходы по их обеспечению жильём и питанием нёс владелец завода. Император Котто, не отменяя рабство в целом, повёл наступление главным образом именно на эту систему, запретив использование на предприятиях рабского труда и предписав выкуп всех этих работников у хозяев — 50% на этот выкуп выделяла казна, 50% ложилось на плечи самих рабов, рассрочка варьировалась. Согласно 5 пункту указа, 25% уплаты мог взять на себя работодатель, если хотел, чтобы работники оставались у него и дальше — то есть выкупал половину их долга, в общем, в выигрыше оставались все, кроме собственно рабов, просто попадавших из одной кабалы в другую.