— …И больше никогда в жизни он не смотрел ни на одну женщину, — суровым, торжественным тоном заканчивал он повествование о своих приёмных родителях, когда они вошли.
— Расскажи ещё о семье Вадима! — просили ребятишки, — ты рассказывал в прошлый раз, как товарищ Лаиса познакомилась с Рикардо, как они вместе сражались против захватчиков на Центавре. А что было потом?
Мама как-то сказала, что это, пожалуй, больше всего восхитило её в корианском языке — как много в нём слов о любви, о всевозможных оттенках отношений. Больше, чем в центаврианском. Есть слова для любви, сопровождённой брачными узами, и для любви запретной, для любви как нежной привязанности и любви как страсти, лишающей разума, для любви безответной и любви взаимной. Всё это разные слова, хоть чаще всего однокоренные. На Минбаре о Рикардо всегда говорили как о её супруге, подчёркивая этим несомненность и святость их союза, понимая, что для неё, центаврианки, это имеет особое значение. На Корианне и для этого есть разные слова — для супружества как формальности, уточнения, что такие-то двое оформили свои отношения официально, для супружества как совместного проживания и ведения быта, и было слово, наиболее близкий перевод которому можно было найти в минбарском языке и, как ни странно, в дилгарском. Избранник с суффиксом взаимности, вторым корнем в этом слове было «задача, дело». Союзник, соратник, с которым связывают любовные отношения — происходящие из этого общего дела или в нём укрепившиеся. Совершенствование в языке было очень важно для Гани, поэтому он проводил столько времени в таких вот беседах. «Если ты смог что-то объяснить одиннадцатилетке — можешь считать, что ты знаешь предмет», — сказал как-то Маркус, проверяя у Гани домашнее задание по математике и обнаружив, что сам встал в тупик.
И теперь Ганя подбирал слова, чтобы рассказать этим детям о событиях, перевернувших вселенную и прошедших мимо Корианны. В то время, когда отряд Рикардо Алвареса вёл свою тайную героическую деятельность на Центавре, родители этих детей, вернувшись в Эммермейнхе в заслуженный отпуск из Сурамбы или Кайде, где строили дома, учили детей или изготавливали противоядия от укусов бесчисленной недружелюбной местной фауны, думали — что ж, теперь, пожалуй, можно и родить детей. Некоторые из этих молодых людей там, в этих командировках, и познакомились, а некоторые ещё раньше, будучи возраста Гани в те времена, когда революционная волна омыла последний континент. Они знают, что это такое — когда история творится на твоих глазах, но у них это была другая история. И сосредоточенно хмурятся, соотнося в уме — что происходило на Корианне в тот период, в какие годы это было… Рикардо Алварес родился после дилгарской войны. На Корианне примерно в те же годы тоже была война, отцы Велли Рееарно и Альхире Чайн участвовали в ней — по разные стороны фронта. Нил Киндар и Улло Даркани не участвовали в ней, думал в это время Вадим, не на фронте. Они уже тогда были сотрудниками службы безопасности, уже тогда участвовали в создании грандиозной мистификации…
— Тебе обидно, наверное, что твои предки были в этой войне… злой стороной? — тихо спросила Ганю сидящая рядом девочка.
— Обидно, конечно. Какими бы разными мы ни были внешне, как бы по-разному ни были устроены — всем нам хочется гордиться предками, черпать жизнеутверждающие, созидательные примеры в их пути. Мои предки были сильны, очень сильны и очень умны… Но на Земле они споткнулись, потому что земляне храбры и мужественны, и потому что всегда есть то, на чём споткнётся захватчик, где окончится его гибельный, неправедный путь. Путь дилгар был неправедным, потому что, имея большую силу, они уничтожали слабых на своём пути. А истинная сила — это сражаться лишь с сильным, равным противником, и опекать и поддерживать слабого. Сильный не вынет меча лишний раз, так это сейчас у Альянса. Поэтому иногда смысл жизни потомков — не в том, чтоб продолжить дело отцов, упрочить ту память, что есть о них, а изменить её, искупить своей жизнью, вырастить добрый плод на дереве, которое считали ядовитым…
Легко ли рассказывать о событиях, очевидцем которых ты не был, о людях, с которыми ты лично не встречался? Ну, каждый учитель истории как-то справляется. Юные корианцы, путаясь в иномирной хронологии, порой не сразу понимали, что Ганя не знал голубоглазого рейнджера, который должен был погибнуть на своём безумном пути тысячу раз — но так обидно погиб, когда они уже почти победили, не знал рыжеволосого телекинетика, разминувшегося во времени со своим двоюродным братом, их одноклассником. Они жадно расспрашивали его о Джоне Шеридане — человеке, отстоявшем Корианну… Такая смешная штука жизнь, говорил Диус, они здесь инсценировали крушение инопланетного корабля в то время, когда там, за границей их неба, была тьма-тьмущая этих кораблей, но они не знали об этом.
Ганя думал, что будет сложно объяснить детям про войну Изначальных, но оказалось — не сложнее, чем дилгарскую, или земляно-минбарскую, или нарно-центаврианскую. По опыту своей истории они уже знают, что иногда более технологически развитые народы воюют не напрямую, а руками тех, кого считают дикарями.
— Получается, они проделывали над вами примерно то, что, как нам внушали, проделывали вы над нами.
Сложнее им оказалось понять войну телепатов, точнее — сам факт, саму основу этого противостояния. На Корианне очень мало телепатов, и на самом деле вплоть до падения зондов Гидеона на большей части планеты пси-способности считались мифом, сказками дикарей или розыгрышами фокусников. Да, можно сказать, что Элайя и его семья вызывали у них опаску — но у детей есть такое замечательное свойство, тянуться к тому, что их пугает, пытаться это исследовать, понять…
— Госпожа Дайенн, примите соболезнования.
— Спасибо, Лалья.
— А что же это вы, отпуск-то для похорон не возьмёте?
— Нет, не думаю, что это уместно, особенно сейчас.
— Ну, всё-таки это ведь ваш родственник, к тому же старейшина… уважительная причина.
Сколько же самообладания иногда нужно перед самыми искренними и тёплыми проявлениями… Вот откуда он знает вообще? Смешной вопрос, откуда этот общительный и деятельный дрази что-либо знает. Работа у него такая, говорит Талгайды-Суум. Точнее, кулаками махать — это работа, та, за которую платят, а распускать язык и уши — призвание, для души.
— Ну, если говорить о родстве, то родство у нас довольно дальнее… И хотя, конечно, погребение старейшины — это трагическое событие значительного масштаба, но тем членам клана, кто по долгу службы находится далеко от дома, позволительно пропустить церемонию. Таковых немало и кроме меня, наш клан врачебный, мы рассеяны по всей территории Федерации и многим мирам протектората.
Когда она наконец протиснулась в их закуток и расположилась на своём месте, её руки коснулась рука напарника.
— Ты выразила мне соболезнование в нужный час, прими ответное.
Силы небесные, только не он. Простоватого болтуна Лалью она ещё как-то пережила… Но это правда, не скажешь — «просто не спрашивайте, не напоминайте, давайте сделаем вид, что ничего не произошло». Ведь тогда придётся и объяснять — почему. Быть может, и не стал бы непримечательный некролог предметом обсуждений, если б не осведомлённость о роли этого имени в её жизни.
— Спасибо, Алварес, с твоей стороны я это особенно ценю.
— Всё-таки, хоть и дальний, но он твой родственник. Кроме того, он ведь не просто так занимал важный пост, многие старейшины воинских кланов, насколько знаю, имеют серьёзные заслуги в науке…
Слышать это, действительно, было тяжело, но так нужно. Она ведь задавалась вопросом, что она может сделать для соблюдения чести… Официальная причина смерти алита Соука — остановка сердца, о неофициальной она могла разве что догадываться из обтекаемых намёков дяди Кодина. Самоубийство, добровольное или под давлением совета старейшин. Это нормальная практика с теми, кто совершил недопустимое, одна из тех вещей, о которых знают, не обсуждая.
— Да, у него было несколько замечательных работ по бионике… Быть может, его нельзя в полной мере назвать великим — как и многих, впрочем. Не может быть великим каждый, кто-то должен просто хорошо делать свою работу, не хватая, как говорят земляне, звёзд с неба, но служа достойным фоном для великих.