Но Элайя предпочёл искать ответы у доктора Гроссбаума, в непостижимой, но всегда преследующей благо воле божьей…
— А другие? Ведь с вами были другие люди, кроме вас троих. Те, кто водил ваши корабли, те, кто взламывал их базы данных, те, кто стрелял… ведь вы трое не смогли бы успеть везде. Где они все сейчас?
Парень закусил губу, улыбаясь ещё шире.
— Этого вы от меня не услышите. А если и получите этот ответ посредством глубокого сканирования — знайте, он ничего вам не даст. Никому здесь, при всей декларируемой благонамеренности, не попасть туда. Это наследство, данное Господом тем, кто верно следовал его путями, кто испил чашу страданий и дожил до возмездия своим мучителям. И охранные системы пропустят лишь того, на ком стоит Его печать. Лишь один человек, кроме меня, знает тайну этой печати, но не спрашивай меня, кто он — я не знаю этого, не помню. Я лишь знаю, что он есть.
Слово божье, говорил доктор Гроссбаум, всегда больше, глубже, чем те смыслы, которые находит в них наше несовершенное сознание здесь и сейчас. Бог всегда хочет сказать нам больше, чем мы сейчас готовы услышать, и как слова любящих родителей, они будут поняты однажды. Так, земля обетованная — это понятие не сугубо территориальное. Это чувство покоя, безопасности, мира в душе — оно может быть с тобой, где бы ты ни находился. Господь не мог дать нам землю обетованную с тем расчётом, чтоб мы больше не делали шага за порог, скорее с тем, чтоб нам всегда было, куда вернуться. Время меняет границы, стирает горы и осушает реки, и мы знаем теперь, что и планеты, и согревающие их звёзды не вечны. Но вечна идея земли обетованной, она находит своё новое звучание среди звёзд. Об этом напоминал подсвечник, принадлежавший когда-то Сьюзен Ивановой.
Вадим помолчал, собираясь с духом для следующих вопросов.
— Значит, бесполезно спрашивать тебя о судьбе Эстер?
Выражение лица Элайи не изменилось, но рука дрогнула, стиснув ткань халата.
— Эстер? Не знаю никакой Эстер…
Вадим шагнул ближе, вынимая из кармана свежераспечатанную фотографию.
— Эстер Гроссбаум, женщина, сопровождавшая тебя. Дочь доктора Гроссбаума, в честь которого ты получил своё имя. Они с отцом и братом когда-то спасли твою мать, ты почитал их как родную семью. Ты не мог её забыть! Что случилось с Эстер?
Элайя заслонился руками.
— Не помню… Не помню…
— Вспомни, ты должен вспомнить! Она была с тобой в той поездке…
Кажется, дрогнула, тревожно выгибаясь, кровать — Вадим, при всей нечувствительности к ментальным воздействиям, когда-то научился угадывать первые сполохи пробуждающегося телекинеза.
— Не могу…
— Ты должен вспомнить! Что случилось с Эстер?
Худое долговязое тело сжалось в комок, затряслось мелкой дрожью.
— Уходи… Прошу тебя, уходи…
Вошедший Сайта застал коллегу сидящей в глубокой прострации, обняв себя за плечи и опустив голову.
— Дайенн… э… извини… Что случилось? — он несмело коснулся её плеча, и только тогда она обратила на него внимание, только тогда, кажется, осознала, что в комнате кто-то, кроме неё, есть. Он пошатнулся, охваченный оторопью, граничащей с ужасом — он никогда прежде не видел, чтобы Дайенн плакала, и даже, наверное, не верил, что она действительно на это способна.
— Когда я сюда пошла… Мне казалось, что я готова ко всему. Я воин, я врач, меня не должно пугать… видеть чьи-то страдания, видеть, что делает чьё-то зло… Я должна спокойно смотреть на кровь. На переломы. На ожоги от выстрелов. На мёртвые тела. Мне казалось, я могу. Но есть то, что я пережить, воспринять не могу, что… слишком страшно, чтобы я по крайней мере сейчас была к этому готова. Это ребёнок, Сайта… Я видела раненых, искалеченных мужчин и женщин, я видела больных, отощавших до скелета детей… Но то, что сделали с этой девочкой — это намного страшнее. Я… я представить себе не могла… что вот так однажды взгляну в лицо тому, что… У тебя есть какой-то детский страх, Сайта? Чаще всего мы преодолеваем детские страхи, потом смеёмся над ними, но иногда… Детский страх уходит в глубины сознания, укореняется, и потом имеет над тобой большую власть. Потому что ты даже не можешь объяснить потом, чего ты боишься. Но сегодня… я почувствовала себя слабым и беспомощным ребёнком перед лицом имеющего надо мной власть страха.
Сайта сел рядом, не зная, что сказать.
— Это ты… об этой девочке, об Авроре, что ли? Ты говорила с ней?
Дайенн кивнула.
— Говорила… По правде, меня слишком ненадолго хватило. Теперь я… Теперь, не знаю, мне нужно заняться чем-то другим, чтобы, засыпая, не видеть её лицо, эту её улыбку… Я не знаю, как вести с ней разговор, даже как обследовать. Мне… видимо, придётся вколоть ей наркотик, подавляющий способности, хотя я и знаю, что он особенно вреден детям. Но так она тоже… опасна и себе, и другим.
Сайта потёр двумя пальцами кисть другой руки.
— Не знаю… Поговори с докторами, с Альтакой… Что-то о её родственниках удалось узнать?
Дайенн покачала головой.
— Ничего, что звучало бы обнадёживающе. С этими обретёнными мы всегда обретаем кошмар, Сайта. Чувство бессилия, гнева, понимания, насколько поздно мы встретились на их пути. Похищенных даже в раннем детстве можно идентифицировать, если только они не подверглись генетическим изменениям, что бывает всё-таки нечасто. А эта девочка, если верить ей, была продана — а там, где происходит подобное, на детей не заводят биометрических паспортов, и родители-то могут их не иметь.
— Да может, и слава богу, зачем её в такое-то место возвращать… Семья, как видишь, не всегда добро, Дайенн.
Оба грустно посмотрели на экран с деловито ползущими столбцами символов — детей, которые по возрасту и внешности могли соответствовать Авроре, в базе розыска было немного, они проверили все эти варианты сразу, сейчас Дайенн проверяла пропавших без вести взрослых, которые могли быть родителями Авроры — стоит ли и говорить, с 60х таковых числилось ещё много. Пока что программа выдавала лишь совпадения на уровне очень дальней родни, по многим и не было генетических карт, нужно было подавать запросы — и это если осталось, кому… С точки зрения Сайты, дело это было практически безнадёжное — кто может установить теперь, скольки землянам повезло быть в мирах, стёртых Изначальными, в кораблях, попавшихся им на пути и не успевших послать сигнал, который мог бы свидетельствовать об их дальнейшей судьбе, не говоря о тех, кто попал в категорию пропавших без вести благодаря Кларку и его шайке, благодаря телепатскому конфликту, благодаря пиратам, конечно, тоже… Но если Дайенн это нужно сейчас для самоуспокоения — пусть.
— Да, но я… Можешь считать меня наивной, но я в первую очередь способна подумать, что мать Авроры где-то жива, и горюет о потерянной дочери, и лишь во вторую могу подумать, что мать умерла… А о том, что она сама отказалась от ребёнка, мне думать вовсе не хочется. Но… Какая же мать смогла бы пережить, узнав, что с её ребёнком произошло такое? Я бы не пережила…
Сайта вздохнул. Земляне недостаточно давно в космосе, чтоб иметь где-то целые племена родственников, о которых они не знают, а вот центавриане, хаяки, иолу кое-что могли бы об этом рассказать. Первые отправлявшиеся в космос корабли чаще гибли — из-за технического несовершенства или из-за встречи с кем-то недружелюбным, но случалось и иное. Попав в более технически отсталый мир, можно даже стать в нём местными божками, попав в превосходящий (силой, не добродетелями) — станешь экзотическим зверинцем или просто рабами. Численности экипажа для долгого поддержания популяции чаще всего не хватит, но до того, как очередное поколение из-за вырождения окажется совершенно нежизнеспособным, будет несколько поколений существ, уже и не помнящих, откуда они здесь взялись… Память стирается не столь и сложно, об этом уже мир моради может кое-что рассказать. Не встреча одного идеалиста-суицидника с Гидеоном бы — неизвестно, что смогли б рассказать вторично одичавшие потомки, когда их мир случайно нашли б кто-то из миров Альянса. А может быть, вперёд нашёл бы кто-то другой, куда менее дружественный и щепетильный… Что говорить о сиротах, которым никто не посчитал нужным рассказать, как звали их родителей и какого они были роду-племени, там, в гостевом крыле, таких пара десятков человек. Они землянки, но для некоторых из них земной язык — второй. И некоторые из них говорили, что у них были дети, но где они, что с ними — понятия не имеют.