Нирла отшатнулась, не понимая толком, что её напугало — в этом восторженном тоне и широкой улыбке. Об ужасных вещах не говорят так легко, со смехом. О них принято хотя бы для виду погрустить. Хотя родители не грустили, когда сестрёнка задушила другую сестрёнку, только долго ругались и побили убийцу, когда смогли поймать — после этого она сбежала, и больше Нирла её не видела. А ей было грустно, всё-таки их не хватало, разговоров с ними перед тем, как уснуть после тяжёлой работы. И другие рабы, её попутчики на корабле и соседи на Зафранте, хоть и говорили о происходившем с ними без боли, потому что привыкли, но не смеялись. А полицейские и медики считают ужасным, даже если кто-то просто нечаянно покалечится, и от них Нирла тоже научилась считать это ужасным.
— Аврора… это плохо, что ты стала злой. Я надеюсь, что ты ещё можешь измениться. Очень плохо, что ты попала в такие условия. Так не должно быть. Это всё надо забыть, понимаешь? Взрослые говорят, такое надо поскорее забыть, начать новую жизнь с чистого листа… Ты как будто совсем не ребёнок. Только притворяешься, и это… выглядит очень жестоко, как будто ты смеёшься над взрослыми.
Улыбка с лица Авроры мгновенно ушла, оставив после себя ощущение, словно её просто взяли и стёрли ластиком. Как-то слишком резко ушла, слишком резко изменилось выражение лица из детско-наивного в глумливое, страшное.
— А как же над ними не смеяться? Они смешные и глупые, и я вижу их мелкие мыслишки, как на ладони. Даже сейчас, хотя не могу слышать мыслей, я знаю, о чём думает этот бледный старый минбарец. На нём белые одежды и он боится запачкать их об меня. Об всю мою жизнь. Все эти взрослые, которых ты так обожаешь, думают, что можно вот так взять и зачеркнуть, — Аврора с силой чиркнула карандашом по листу, — всё, что было. Это ОНИ хотят забыть меня, потому что трусишки, не любящие думать о таком. Если я всё забуду, то и меня не будет. Вы бы хотели, чтобы меня не было, да?
Реннар не выдержал.
— А твой, — он сделал над собой усилие, словно произносил некое табуированное слово, — муж, когда потерял память — был трусом?
Девочка гневно указала на него ложкой.
— Эй, не смей так говорить о нём, противный старикашка. А то ведь я видела много твоих смешных мыслишек.
— Но ведь он всё забыл. Даже собственное имя.
— Он не забыл. Он раскололся. Тот, кто был, был слишком слабеньким, чтобы выжить и справиться. Тому, кто стал — не нужна память этого слабенького мальчика.
— Уверена? — Реннар окончательно отринул всяческие поправки, что говорит с ребёнком — слишком ощущения тому противоречили, — тогда почему он назвался именем своего родственника? Почему сдался ему? Почему он сам — пытается вспомнить?
Аврора оскалилась.
— Вы не посмеете!
— Посмеем, Аврора, ещё как посмеем. Мы вернём его личность, потому что это правильно, и потому что вселенной нужен Элайя Александер, а не Вадим.
— Старый дурак! Кому нужен? Его мамочкам, смертельно уставшим от его болезни? Или этому… Алваресу? Никогда не возьму в толк, за что этот Элайя его любил. А мне нужен мой муж.
— Ты прекрасно понимаешь, — голос Реннара стал жёстким, — что он незаконно занимает тело, жизнь, которая ему не принадлежит.
— «Незаконно»! Вот умора! — маленькую телепатку, кажется, начинало трясти, — а что же было законное в нашей жизни? Может, законно меня родили, а потом продали? И законно избивали и насиловали? Мне плевать на ваши законы, они ничего не стоят. Мне нужен человек, которого я люблю. Который подарил мне новую жизнь, а я хранила и берегла его новую жизнь.
— От чего? От его памяти?
— Да, — лицо Авроры было загнанно-мрачным, видимо, с выключенными способностями против Реннара она чувствовала себя очень неуютно, — ему это не полезно, он от этого расстраивается. Я сперва хотела помочь ему всё собрать, но поняла, что от этого только больнее. А тем, кого любят, не делают больно. Это было бы чёрной неблагодарностью, дядечка, а я благодарная. Поэтому нам всегда было хорошо вместе.
— Но всё же он не успокоился, — голос Реннара стал каким-то даже злорадным, — и вы здесь. Потому что он так решил. Потому что выбрал Вадима, не тебя.
Глаза Авроры стали чёрными от злости, но увы, препарат действовал безупречно.
— Ещё посмотрим…
Нирла помотала головой.
— Хорошо? Вам хорошо было вместе убивать людей? Ты довольна, что ты стала убийцей? Посмотри, что с тобой стало! Госпожа Дайенн после разговора с тобой долго плакала, она говорила, что совершенно немыслимо, когда такое делают с ребёнком… Я думала, это потому, что тебя сильно покалечили… Но тебе не тело покалечили. Человек, который тебя забрал, должен был заботиться о тебе и не позволять больше видеть ничего плохого, он не должен был позволять тебе убивать, он должен был найти тебе врачей… Полицейские, которые меня забрали, действительно заботятся обо мне, они меня сразу уводят, даже если арестованные преступники начинают при мне громко ругаться, не то что драться!
Арестантка зашлась сухим, злым смехом.
— Очень довольна. Я стала хорошей убийцей, и очень помогла своему мужу, а это для меня главное. Видеть в его глазах одобрение и гордость за мои успехи, знать, что полезна, что могу его защитить. Кем я была без него? Просто маленькой шлюхой, иногда пробивающейся гипнозом. Он помог мне раскрыть, развить свой дар, найти в нём смысл и достойное применение. Знаешь, Нирла… Ты ещё просто ребенок. Ты не понимаешь, что такое любовь. Не понимаешь, что такое ответственность. Что такое, когда встречаешь человека, за которым пойдёшь всюду, и всё для него сделаешь — как он для тебя. Это бесконечное наслаждение — не только телом, но и душой, мыслями, и совместным наказанием мразей… И счастье от того, что могу достойно применить свои навыки.
Нирла зажала руками уши.
— Ты говоришь совершенно ужасные вещи, Аврора! Как ты можешь, сама, желать быть вот чем-то таким? О какой такой любви ты говоришь, разве это любовь! Я, может быть, и ребёнок, а вот ты совсем не ребёнок, но ты, видимо, никогда не вырастешь, не поймёшь, какой должна быть любовь у детей и взрослых, не поймёшь, чего ты на самом деле лишена. Меня здесь этому научили, мне показали, как надо, как правильно. А ты… Ты совершенно какая-то ненормальная! Тот мальчик, Лоран, хоть и питается кровью, гораздо больше человек, чем ты!
Едва не врезавшись в Реннара, Нирла выбежала за дверь.
Вадим остановился у двери. Этот тот случай, когда на каждый шаг, на каждое слово ещё нужно набраться решимости.
— Прости, что пришёл только сейчас. Раньше было… не рекомендовано.
Элайя, не повернув головы, кивнул.
— Да, знаю. Тот последний разговор… вызвал дестабилизацию состояния твоего брата. Но я не собираюсь тебя винить. Сядь и послушай. Это важный разговор. Ничему не удивляйся.
Вадим сглотнул.
— С кем я говорю сейчас?
Парень едва заметно переменил положение тела, неловким, чужим движением убирая прядь с лица.
— С одним старым и давно мёртвым нарном. Хорошо, что тебе не надо долго объяснять некоторые вещи. Я немного знаю, кто ты такой, сынок, ну, побольше, чем тот, с кем ты говорил до меня.
Вадим, не чувствуя тела, опустился на стул.
— Ментальный слепок?
— Кто-то называет так, кто-то иначе. Ну, суть ты понял — я предсмертный отпечаток сознания. Некая тень того, кто когда-то жил и дышал. Я б сказал, довольно странно чувствовать себя в земном теле, да ещё и телепатском! Но на это нет времени. Мальчишку отправляют на Минбар, да это ты и без меня знаешь. Если всё сложится удачно, то фриди займутся им ещё до суда. А значит — я, с вероятностью, исчезну, не успев встретиться с кое-кем очень важным для меня… Так, помолчи. Я к этому готов и считаю, что чем скорее этого юношу приведут в норму, тем лучше. Но мне необходимо кое-что сказать…
— Кому?
Элайя неловко протянул руку в сторону брата.
— Моей дочери. Возможно, ты знаешь её, она твоя коллега. Ли’Нор, нефилим.
Вадим отвернулся.