— Да, Изначальным проиграл бы кто угодно, верно… Но это не слишком-то утешает, когда вы разрозненные, жалкие осколки былого величия. Среди нас лишь трое могли что-то вложить в этот проект, в том числе я. Спасибо Альянсу, который по программе помощи беженцам снабдил нас материалами на постройку первых домов и подведение коммуникаций… Линшат потратила почти весь свой личный капитал — приданое, попросту говоря — потратила на семена и саженцы луматских растений, какие удалось найти преимущественно у центавриан. Под конец, почуяв выгоду, они неплохо так подняли цену, но основное, к счастью, мы успели купить. Это делалось не только ради того, чтоб окружить поселенцев кусочком родного мира, но и с расчётом выращивать потом фрукты на продажу. На эту мысль я, правда, смотрел уже более скептически — во-первых, как ни неприятно об этом говорить, всё это ненадолго, этого количества не хватило бы для восстановления популяции, даже будь мы более плодовитыми. Просто ещё одно вырождающееся, вымирающее племя… Во-вторых — при таком малом стартовом финансовом и человеческом капитале мы опять же не конкуренты на большом рынке. Я хорошо знаю, как корпорации жрут малые предприятия и фермерские хозяйства, нам не светило что-то большее, чем самоокупаемость, точнее — прокорм самих себя. Пользоваться льготами беженцев тоже можно не вечно… Но Линшат необходимо было во что-то верить, что-то делать. Она собирала инвалидов, оставшихся после войны, выкупала рабов… Рабов-лумати в галактике никогда не было много, мы не любили выносить свою грязь наружу. Ей удалось найти около сотни, уступали их довольно дёшево — в основном они были немолоды, с подорванным жизнью в тяжёлых условиях здоровьем. Было, правда, и несколько молодых, родившихся в рабстве… Одна такая девушка, Дикхалсур, стала женой моего сына. Да, я не возражал против этого брака. Хотя бы потому, что, подозреваю, если б возражал, потерял бы ещё и сына — он просто оставил бы меня. И как ни крути, выбор родовитых и состоятельных персон был… не на вдове же нашего посла в Республике Центавр ему было жениться. Теперь я знаю, что имей выбор между дочерьми самых влиятельных семей Лумата, я не мог бы пожелать сыну другой жены, чем Дикхалсур. Природа наградила её не только выдающейся красотой, но и умом, и золотым характером. Она поддерживала Абима, когда из-за дракхианской эпидемии начались первые срывы поставок, первые финансовые потери… Поддерживала Линшат, всегда с интересом обсуждая с ней детали проекта, выспрашивая последние новости. А потом та планета оказалась в зоне карантина. Это был конец. Конец того, во что я сам уже, оказывается, успел поверить. Я часто смеялся над Линшат — по-доброму смеялся, конечно, мне никогда не хотелось её обижать. Но я всё чаще думал о том, что вот скоро, укрепив свой бизнес, отладив работу на новом заводе, передам всё Абиму, а сам отойду от дел, поселюсь там вместе с Линшат и её семьёй, научусь ухаживать за фруктовым садом, жить тихой, размеренной жизнью, без треволнений переговоров и сделок… Имею я на это право в конце концов. Из всей колонии выжила только одна пожилая женщина, бывшая рабыня. Дракхианский вирус делает с организмом лумати что-то ужасное — кости стремительно теряют кальций, у тех, кто дожил до финальной стадии болезни, руку можно завязать узлом. Это жуткие боли. Но обычно гораздо раньше разлагается печень. Повезло тем, кто быстро умер от передозировок обезболивающих, не повезло тем, кто дожил до того, когда они перестали помогать. Так я потерял свой мир второй раз, уже навсегда.
— Я… соболезную, — пробормотала Дайенн. Ей было откровенно не по себе — в курсе вирусных болезней дракхианскую чуму они проходили преимущественно на примере землян, на которых коварство этой заразы проявилось максимально широко, уничтожая иммунитет и маскируясь под кучу разных болезней, и это было очень жутко… Но то, что описывал — бесстрастным, отрешённым тоном — Хистордхан, было кошмарнее.
— Мы забрали к себе Дурзум — эту единственную выжившую. Как память о Линшат и том, что она пыталась сделать. С той поры мы живём здесь — в сущности, уже нет причин предпочитать одно место другому, но этот мир действительно имеет ту приятную сторону, что здесь не любят лезть не в своё дело. Минбарцы — по принципу деликатности, аборигены — по принципу брезгливого дистанцирования от приезжих. Это вопрос безопасности моей семьи, я уже говорил. Я слышал о некоторых лумати, ставших жертвами… того, что остались одни. В своё время они отказались присоединиться к колонии Линшат — и не умерли от дракхианской чумы, зато попали в руки пиратов. Абим по моему поручению разыскивал их — увы, все, о ком удалось узнать, уже мертвы. Относительно повезло только той семье, что жила у аббаев. Я не хочу такой судьбы для своих детей.
— Вам следовало попросить защиты Альянса…
— Да бросьте, — улыбнулся Хистордхан, — я высокого мнения об Альянсе, действительно высокого. Столько лет удерживать хрупкий баланс между хищниками и их возможными жертвами — это талант. Но зачем навешивать на Альянс ещё наши проблемы? Мы больше не являемся миром, госпожа Дайенн, и нам нечего предложить, как расе, как культурной общности — а брать, не оплачивая, я не привык, моя честь этого не позволит. Это было бы чрезмерной слабостью. Я признаю наш проигрыш, я признаю ту слабость, которую невозможно не признать. Но покуда я жив, я не позволю себе стать окончательно слабым. Я сделаю всё, что возможно, для моей семьи сам. И ведь мне удавалось… Мы тихо жили, не привлекая внимания, работали и платили налоги, не нарушали закон. До тех пор, пока однажды мне не пришлось его нарушить…
— Когда вы не похоронили вашу умершую жену, — кивнула Дайенн.
Хистордхан наклонил голову — в тишине было слышно, как седые пряди шуршат по ткани одеяния.
— Мы, лумати, никогда не были сентиментальны к мертвецам, не имели слабости к похоронной обрядности и слёзным поминаниям. Это… фальшиво. Смерть надо уметь принимать. Тоска по покойникам и все эти ритуальные пляски вокруг их могил — удел низших рас, по своему невежеству надеющихся, что какими-то обрядовыми действиями они могут бороться с неизбежным. Но прежде нас никогда не было… так мало. И прежде это не была моя горячо любимая жена. Я был готов к её смерти, действительно был. Мы не молоды, и не относимся к долгоживущим расам. Но я был готов к тому, что буду сидеть у её постели и держать её руку, когда её сознание будет угасать… У нас на родине, вы, наверняка, слышали, естественной смертью часто была эвтаназия — незачем заставлять человека страдать в тисках физической немощи. Вам, как воспитаннице воинов, это должно быть понятно. У жрецов и мастеров, конечно, несколько иной подход… И для меня не составило бы проблем помочь Эфран достойно уйти. Но до этого было ещё так далеко. В свои годы она была полна бодрости и энергии, я знавал немало развалин младше её годами. Она просто поскользнулась на ступеньках бассейна… Так нелепо, как могло произойти с кем угодно, но только не с ней. Дикхалсур обнаружила её уже мёртвой. Мы не были готовы к такому удару, никто не был готов. Я всё понимал… но просто не мог отдать её тело, не мог заявить, признать, что она мертва. Хотя бы отсрочить этот момент… Я положил тело в криокамеру и пытался представить, что всё произошло так, как должно было, что я успел достойно проститься с нею, что она успела проститься с жизнью и нами всеми. Это глупо, и я не должен был… позволять этой слабости завладеть мной. Но мне пришлось признать, моя семья, мои любимые люди — это моя слабость. Я не ожидаю, что вы меня поймёте, хотя готов утверждать, что моя оценка здесь вполне объективна, быть может, эта женщина не эталон красоты, ума, воли — но ничего ближе к эталону я не встречал. Но всё же я хотел бы познакомить вас со своей женой… — Хистордхан поднёс к губам широкий браслет, опоясывающий запястье, и что-то коротко бросил, по-видимому, на луматском.