— Ты думаешь, я не буду смотреться в этом смешно? — он с некоторым благоговением трогал эмблему на рукаве школьной формы, виднеющейся в недрах распахнутого одёжного шкафа, — ну, на взгляд корианцев?
— Если будешь, то вместе со мной, у меня ведь такая же. У всех такие же. И вообще она по происхождению земная, только здесь одна для девочек и мальчиков, потому что брючный костюм — это удобнее. Ты её мерил? Она тебе по размеру?
Элайя закрыл шкаф — в зеркале, прикрепленном на одну из его дверок, отразилось бледное лицо с длинным носом и большим, нервным ртом, мальчик скривился и отвернулся.
— Да, мерил. Как же мамы могли такой важный момент упустить? Я перед ними час, наверное, дефилировал — с ранцем, без ранца… Вот, смотри, — он вытащил из шкафа новенький синий ранец с картинкой очень стилизованного, мультяшного космоса, — очень боюсь что-нибудь забыть, хотя вроде бы, вещей нужно всего ничего… Три тетрадки, дневник… пенал с карандашами — завтра рисование… — на столешницу выкатились один за другим глянцево сверкающие карандаши, — перо, конечно… Чернильницу, сказали, не надо брать, там выдают. Боюсь, я не смогу писать этим быстро. Мало тренировался.
— Ну, может быть, тебе разрешат писать обычной ручкой, если будешь не успевать? Но тренироваться, конечно, всё равно надо.
— Да… Врачи ругались на мам, что я мало пишу пером. Говорят, что это очень полезно для мозга. Мама Виргиния в этом, правда, сомневается, и говорит, что это бредовый пережиток, достойный центавриан, а мама Офелия боится, что я могу пораниться пером. Как будто я не могу пораниться чем угодно… Вадим! Ты не обиделся насчёт центавриан?
— Не, всё нормально. Это же слова тёти Виргинии, а не твои. Тем более моя мама с ними как раз согласилась бы.
Элайя неловко улыбнулся и принялся по одному складывать карандаши в пенал.
— И на корианском я говорю плохо… Мама Офелия занималась со мной, но она сама знает его плоховато, ведь общается в основном с теми, кто знает земной. А у мамы Виргинии редко есть время.
— Ничего, вместе выучим! Давай сейчас повторим нужные фразы? Тебе будет спокойнее.
Элайя задумчиво перекатывал в пальцах фиолетовый карандаш.
— Хорошо тебе, Вадим. Ты с рождения разные языки учил. Даже дилгарский! А он сложный?
— Да. Корианский легче, не сомневайся.
— Ну, давай попробуем.
— «Добрый день»?
Элайя повторил на корианском. Приветственные и прощальные фразы никаких проблем у него не вызывали — с приходящими врачами и местными коллегами Виргиния здоровалась на их языке, за 11 лет запомнил бы любой.
— Учительница сама представит тебя классу. Но если тебе понадобится сказать «Меня зовут Элайя Александер, мне 11 лет», как ты это скажешь? …ну вот, почти правильно.
— Почти? — разновеликие зрачки мальчика дрогнули.
— Падеж спутал. Там «тти» на конце, это как бы «со мной прошло столько-то лет». Но тебя всё равно поняли бы, это мелочи! Теперь спроси «Можно выйти?»… Правильно. «Как пройти в столовую?» …вряд ли тебе придётся блуждать по школе самостоятельно, куда класс, туда и ты, но на всякий случай. Ну, слова вроде «спасибо» и «пожалуйста» ты тоже знаешь… Вот, если будешь не успевать записывать — как ты попросишь «Повторите помедленнее»?
— Даже если повторят, — лицо Элайи стало совершенно унылым, — я всё равно пойму хорошо если половину. Когда доктор Гери говорит с мамой Виргинией, я только отдельные слова понимаю.
— С докторами это вообще нормально, они говорят кучу непонятных нормальным людям слов. Но если ты не будешь проводить дни среди тех, кто говорит на корианском, ты никогда его знать не будешь. Ведь те, кто сюда приходят, понимая, что тебе сложно, будут говорить с тобой на земном. Мы ведь с тобой за лето много прошли, ты книгу для чтения 2 класса читал почти без словаря. Да, читать это не так сложно, на слух сложнее… Просто не волнуйся, всё у тебя получится. Ну, теперь скажи, к примеру — «У меня закончились чернила».
— Пов… то… рите по… мед… лен… нее, — проговорил Элайя на корианском.
— Эй, нет, это совсем не то!
— Пов… то… рите… — окончание фразы было уже на земном. Превозмогая накатывающий ужас, Вадим шагнул к брату. Неужели…
— Элайя! Элайя, ты меня слышишь?
— Надо таблетку… выпить, — выдавил Элайя по слогам, чередуя слоги с судорожными, тяжёлыми вздохами.
Вадим понял это и сам. Он видел такой приступ до сих пор два раза, но хорошо понял, что чем скорее брат примет лекарство — тем быстрее это закончится, тем менее мучительным будет. Если только не слишком поздно. Когда это началось? Когда Элайя так пристально и жадно смотрел в его лицо, потому что ему стало труднее понимать то, что говорит Вадим, хотя говорил он на земном, надо было понять это в тот момент… Или ещё раньше, когда Элайя так старательно собирал карандаши в пенал, укладывал пенал в портфель — ведь и эти действия вызывали у него всё больше трудностей… Вадим схватил с полки флакон с лекарствами и вложил в протянутую ладонь.
— Вот, выпей! О чёрт, ты не понимаешь меня…
А если ему свело судорогой челюсти — получится ли впихнуть таблетки? В такой ситуации, тётя Виргиния говорила, лучше принять две…
А в следующую минуту какая-то сила отбросила Вадима к стене, а в центре флакона словно произошёл мини-взрыв — белые диски таблеток разлетелись, как маленькие пули, впившись в стены и дерево шкафа и ученического уголка. Несколько ударились в зеркало — но зеркало, с учётом всего печального опыта, было из небьющегося стекла. Вадим подавил панику и решился посмотреть на брата — вокруг его так и застывшей с вытянутой рукой фигуры начинал закручиваться маленький ураган из поднятых телекинезом вещей — тапочки, висевшая до этого на спинке кресла футболка, несколько книжек… Что делать? Ещё немного — и к нему сложно будет подобраться. А дома, как назло — никого. Дядя Дэвид в саду, можно высунуться в окно и крикнуть… но он, скорее всего, с противоположной стороны, ведь он собирался заниматься подготовкой грядок для зимних цветов. Выбежать в дверь — это надо пересечь комнату… Офелия и Виргиния много раз говорили, что Вадиму нереально повезло с этим врождённым блоком — даже будь он нормалом, ему сейчас пришлось бы куда как более худо… Но от телекинетического тумака он никак не застрахован, летящей на околосветовой скорости подушкой тоже вполне можно убить. Вадим поднял две таблетки, упавшие как раз возле него. Стоят немало, а сколько их было уничтожено во время таких приступов — ведь Элайе ничего не стоит распылить её на атомы… В таких случаях лучше уколы, а они в комнате у Офелии с Виргинией, да и он не сможет, не умеет… Он прижался боком к широкой ножке стола и принялся прикидывать безопасный маршрут. Если подобраться ползком, сбить Элайю с ног и запихнуть эти таблетки ему в рот… Пусть даже зубы сжаты — слюна растворит их, и понемногу… В стену рядом врезалась книжка, Вадим зажмурился. Элайя сейчас неподвижен и нем, как статуя, и невозможно представить, что сейчас происходит в его голове. И, говорит тётя Виргиния, лучше не надо…
Карусель из предметов резко остановилась и опала на пол. Вадим открыл глаза. На пороге стоял дядя Дэвид, в заляпанном землёй мастерском комбинезоне, и пристально, неотрывно, смотрел на Элайю. Как ни рад был Вадим, что в доме появился кто-то взрослый — сейчас ему хотелось заорать, чтоб дядя Дэвид закрыл дверь с той стороны, что если следующая книжка прилетит ему в голову — дядя Диус им этого не простит… Но крик застрял в горле, а дядя Дэвид шагнул через порог. Отмер Вадим только в тот момент, когда ладонь полуминбарца легла на лоб Элайи и мальчик с тихим стоном повалился на пол.
— Где в комнате матерей лекарства, знаешь? Один шприц. Давай.
Ног Вадим не чувствовал. Да и рук, честно говоря, почти тоже. Он только в этот момент осознал, как же он испугался. Ничего не бывает страшнее, чем понимание, что твой брат, который действительно тебя любит (Виргиния и Офелия много раз говорили это), в этот момент не контролирует себя и может тебя убить. Или убить кого-то другого из близких… И ты ничего не можешь сделать. Ты будешь смотреть и тонуть в своей беспомощности, в отчаянье и страхе…
Вдвоём они уложили полубессознательного Элайю на кровать — из-под его прикрытых глаз на судорожно стиснутую подушку катились слёзы.