— У вас очень плохие анализы, Рафлз. Сегодня ещё хуже. Я советую вам пойти на сотрудничество и просить о переводе в госпиталь на Энфили. Операцию вам сделать можем и тут, но вам потребуется пересадка, а с донорскими органами у нас тут не слишком хорошо. А если вас заберёт центаврианская сторона — боюсь, операции вам не видать.
— Ай, не лечи мне тут, рогатый, с этим годами живут, я одного семидесятилетнего знал.
— И это вас успокаивает, учитывая, что сейчас вам шестьдесят семь?
Вадим протиснулся мимо к палате землянина Гудмана, на которого ему указал уже осуществивший, пока Вадим помогал с описью конфиската, а потом отбивался от пытающегося его госпитализировать Унте, первые успешные допросы Ситар. Гудмана с первого взгляда можно было принять за гроума — лысая, розовая и мясистая голова его была обильно усеяна бородавками. Два сломанных ребра и сложный перелом плеча и ключицы, очевидно, поубавили ему бодрости духа, поэтому выглядел он мрачно.
— Джезекия Гудман?
— Ага. Чего надо? Думаешь, болтать буду, как эти сопливые щенки? Так не буду. Меня на испуг не возьмёшь. Знать я ничего не знаю про этих «Теней», и век бы не знал.
— Полно заливать-то, Жаба! — откликнулись с соседней койки, ввиду дефицита мест тех, чьё состояние не очень позволяло лихачить, клали по двое, — кого обмануть-то надеешься? Всю бухгалтерию с ними ты вёл, об этом Крысомордый уже напел, что, мы должны сидеть, а ты нет?
— Ну, переводил я эти деньги, и что? Мне сказали, я перевёл. Говорить-то я с одним только раз и говорил, имени он не называл, а с лица китаец как китаец, таких три миллиарда на одной только Земле-матушке. Или японец… я их и не различал никогда. Пусть вон Клауса спрашивают, он им грузы возил…
Вадим внимательно смотрел на пирата и вдруг вздрогнул.
— Откуда у вас это? — он вцепился в обмотанную вокруг массивного запястья цепочку, на которой болтался кулон — шестиконечная звезда.
— Это-то? Да с одного пацана земного снял, давно ещё. Серебро, от дурного глаза, говорят. Ещё заклинание какое-то на нём выгравировано, на каком языке — без понятия, но знающие люди говорят, защитное…
Вито, через дверной проём палаты на противоположной стороне — обе они были общебольничного режима, положенные туда пациенты к побегу были неспособны физически — в немом шоке наблюдал, как Алварес, невзирая на бестолковое сопротивление пирата, сдирает цепочку с его руки.
— Гудман, когда это было? Как выглядел этот мальчик?
— Как хмырь зачуханный, самый обыкновенный. Ты думаешь, я теперь вспомню, что ли? Знал бы, что ты спросишь, так может, запомнил бы…
— Гудман, внешность! — от крика Алвареса, кажется, испуганно мигнул монитор, — глаза, волосы…
— Да я что, помню? Это ж когда было? Ты б ещё спросил, что десять лет назад было!
— А это когда было?
— Да года три, может, четыре назад… А может, и все пять…
— А вот постарайся вспомнить поточнее, — напичканный анальгетиками, боли Вадим, конечно, не чувствовал, зато перед глазами всё плыло в тумане, всё казалось сном, а во сне, как известно, можно всё, — когда это было, где, как его звали?
Гудман нелепо брыкнулся на кровати, пытаясь вывернуться из хватки здоровой руки Алвареса — хоть держали одной рукой, зато за горло.
— А что, твой, что ли, пацан был? Ну тогда сочувствую…
— Гудман, у тебя есть какой-то особый резон меня злить?
— А есть резон говорить? Что ты мне, два года из общего срока скостишь? Да и что он, один такой у нас был? Их толпы перед моими глазами прошли, смекаешь? Толпы. И не то чтоб я их у себя коллекционировал-то, какие, конечно, и на месяца засиживались — ну, шваль всякая копеечная, а каких, почитай, чуть не с трапа расхватывали — ну, это, конечно, баб, да мужиков покрепче. Или ты думаешь, я всю бухгалтерию свою в башке у себя таскаю? Бухгалтерия тех лет на Тенотке погорела в основном, это чтоб ты знал… Вот что, малыш. Ты мне поможешь — и я тебе помогу. Ничего просто так не бывает. Меня, по итогам, скорее всего на Проксиму отошлют, я с тамошними больше всего наработал… А я туда шибко не хочу. Устроишь, чтоб уступили орионским — может, и вспомню чего про твоего мальчика… На Орионе нормально, сидевшие говорят, жратва — как у президента, библиотеки, спортзалы, и по амнистии выйти можно. А с Проксимы я не выйду, там начальник — зверь, я его знаю… Мы с Барни Носатым ещё в 67 его жену с сынком порешили… Ну, я не решал, я на стрёме стоял… Так вот, Барни и остальных двоих уже в живых нету. Не знаю, какой я там смертью умру, но лютой. Придумай уж что-нибудь, я в чём скажешь сознаюсь, хоть что ихнюю бабушку подушкой задушил, но добейся для меня Ориона.
Вито, столкнувшись в проходе с медсестрой-зандерианкой и наградив её каким-то не очень приличным бракирийским выражением, наконец достиг противоположной палаты и совершенно не деликатно выволок Вадима наружу.
— Алварес, ты в своём уме? Ты что, не видишь, что он с тобой играет?
— Синкара, ты б, может, не лез не в своё, вообще-то, дело? Я наконец напал на след своего брата! Этот Гудман что-то знает, и…
— А на тебя сейчас нападут медики, стоит мне только свистнуть! Я тебя пока старше по званию и я решаю, что моё дело, что нет!
— Гудман с дружками промышляли в астероидном поясе Марса…
— И что? В этом поясе в давние времена кто только не промышлял… Он тебе скажет всё, что ты хочешь услышать. Ты не знаешь, а я уже знаю — Гудман телепат. Слабый, но достаточно, учитывая, что именно о брате ты сейчас и думаешь.
Алварес раздражённо запустил пятерню свободной руки в волосы — ощущалось это, сквозь анальгетик, странно, словно рука частично не своя.
— Это не при чём… Знаешь ли, я тоже не совсем обычный человек. От отца я унаследовал особенность — ни одному телепату пока не удавалось меня просканировать. У меня абсолютный блок.
Синкара наконец соизволил выпустить плечо Вадима.
— Пусть даже так. Это не отменяет того факта, что это самая натуральная, неприкрытая, ребёнку очевидная провокация…
Вадим сунул под нос надоедливому коллеге кулак с зажатой в нём цепочкой.
— У него кулон моего брата! Это — вещественное доказательство, а не провокация!
Глава отдела контрабанды невозмутимо хмыкнул.
— Что, этот кулон штучная работа, и других таких во вселенной нет?
— Ну, в точности таких — полагаю, что нет. Доктор Гроссбаум заказывал его специально для Элайи. Это, как выразился Гудман, заклинание — 116 псалом. Не самый ходовой — просто он, поскольку короткий, вошёл сюда весь, а не 1-2 стиха. Тут их всего два. Первый на одной стороне, второй на обратной.
Вито растерянно ковырнул пальцем мелкую вязь по граням пересекающихся треугольников.
— Погоди… Так твой брат что — еврей?
— Ну, не в национальном, а в религиозном смысле — да. Влияние друга семьи, когда-то, в общем-то, спасшего жизнь ему и его матери…
Шоколадные глаза Вито стали, мягко говоря, очень большими.
— Но вроде бы, у вас там религия всякая запрещена?
— Не запрещена, а не одобряется, это не одно и то же, Синкара. С Элайей кто только не проводил разъяснительную работу, включая матерей — бесполезно. Вынужденное затворничество, с лишением воспитательного влияния коллектива, плюс болезнь, ломавшая его с самого детства… Люди ударяются в религию от бессилия перед тем, что они не могут постичь и с чем не могут справиться.