— Что означают эти буквы и цифры? Твоя теория с алфавитом, как ни крути, полетела к чертям.
Вадим покачал головой.
— Она не полетела, точнее, мы не знаем, какое значение имеет алфавит для него. Его личный алфавит…
— Да уж, личный алфавит — это звучит здорово, — Вито снова отхлебнул приличный глоток, — не дай бог так у каждого свой алфавит будет, да, — он подцепил пальцем кулон-звезду, — а твой брат что, реально вот этот алфавит понимал?
— Ну, немного читать мог, доктор Гроссбаум его учил. Дайенн как-то удивлялась полиглотам нашей семьи. Главный, правда, не я. Ну, я знаю земной, центарин, дилгарский, минбарский, корианский. Одно время мать пыталась научить меня белорусскому — это язык предков моего отца. Далеко дело, конечно, не пошло — на нём мне не с кем говорить, но у нас до сих пор лежат тетради с белорусской кириллицей. Элайя интересу ради занимался немного тоже. У Элайи, думаю, могло получиться — в учёбе он был куда прилежней, чем я. Когда не болел… А из языков он знал земной, корианский, немного иврит и немного лорканский — тётя Виргиния опять же от нечего делать его учила. Но весьма не систематически — нечего делать тёте Виргинии было редко.
Синкаре, видимо, надоело ронять ногами с полочки под столом щедрой грудой наваленные там папки с документами, он собрал их в охапку и унёс на полки книжного шкафа, прихватив оттуда, раз уж взгляд упал, толстую чёрную книгу с двумя почти одинаковыми золотыми закорючками на обложке.
— Какой, говоришь, это псалом? Не особо ходовой, да, я б с ходу не вспомнил. У меня над кроватью висели стихи из 90го: «Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днём, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень». А у Грайме — из Нагорной проповеди: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». На бракирийском, а библия семейная старинная была, земная ещё, из первых, привезённых на Бракир, оттуда на Экалту. Я тогда думал, я этот земной никогда выучить не смогу… Не уцелела, конечно. Столько закладок там было ещё бабкиных, мать там полюбившиеся места подчёркивала… А задний форзац заклеен был, отец когда маленький был, решил Иисуса нарисовать. Дед так охренел, что даже не всыпал ему, просто заклеил там, но всё равно просвечивало. Да уж, не думал, что буду говорить об этом с тобой… О семье ещё к тому же… Хотя чего такого. Да, ты чокнутый совок, а я — по-вашему буржуй, но есть то, что для нас общее. Береги семью, Алварес… В свой срок все мы хороним близких, конечно, главное — чтоб не раньше срока, хуже этого нет.
Вадим вытащил из-за пазухи фотографию.
— Поверь, очень хорошо это знаю.
Вито нахмурился, провожая взглядом бутылку в руках Алвареса.
— Если ты о брате, то не говори так, не смей. Нельзя говорить как о мёртвом, пока не знаешь точно. Вот говорят — тяжелее принять потерю, если расстались нехорошо. Мол, если б хотя бы не такими были последние сказанные слова… Херня всё это. Я очень хорошо с ними расставался, последний мой разговор с матерью был очень тёплым… Что, мне легче должно быть от этого?
— А мы расстались… не очень хорошо. Не знаю, легче или тяжелее мне было б, будь иначе. Точнее… И не могло быть иначе.
Вито поднял фото Элайи, неуместно лежащее поверх веера фотографий мест преступлений.
— Потому что ты был против этой поездки?
— Да. Да не в поездке как таковой дело. Я был против его выбора… Знаю, ты можешь сказать, что это его выбор и он имел на это право. Любой так скажет, когда предмет разговора достаточно абстрактен для него…
Чёрная с золотым тиснением книга лежала на краю стола и казалась его органическим продолжением. Виргиния как-то сказала, что смешнее бракири-католиков с её точки зрения только дрази-мусульмане, а Диус возразил, что встречал землян, искренне поклонявшихся Иларус, да и они тут, в общем, на довольно смешной планете живут… Отдельная проблема любого заимствования — переводы. На Диусовы переводы жизнеописаний и восхвалений богов историческая родина смотрела в основном равнодушно, но иногда даже выносила сдержанные похвалы за популяризацию центаврианской культуры — и это при центаврианской любви докапываться до каждой мелочи, которая может выставить великую Республику недостаточно великой. Вот Дэвид регулярно получал шпильки по поводу недоучтённого богатства значений какого-нибудь слова, от маститых жрецов, которые сами ничего не переводили и не собирались. Минбарцы не заявляли, как те же нарны, что священные книги нужно читать строго в подлиннике, да и поздно б это уже было — переводы некоторых наиболее популярных текстов минбарского вероучения на земной и центаврианский были сделаны задолго до Шериданов, но случая подчеркнуть, что при переводе теряется смысл, не упускали. Вот Виргинии было тяжелее, она была в положении тех самых критиков, которые сделали б лучше, если б могли — на себя смелость переводить на брим-ай или арнассианский что-то серьёзное она б не взяла, но в чужих работах недостатки видела. Поэтому все с большим интересом следили за увлекательным сериалом бракирийских споров о переводах — испытывая смесь сострадания и радости, что их это не касается. Первые попытки перевода были сделаны ещё первыми неофитами-энтузиастами, но вот этот, утверждённый Ватиканом, вариант был собран, после многочисленных соборов, прений и обвинений друг друга в ереси, только в конце 80х.
— Ну, я б не сказал, что религия — это для меня абстрактно. На меня не подумаешь, конечно, как на религиозного человека, потому что это не то, о чём я готов болтать… Выставлять религию напоказ — это фарисейство. Но и интимных тайн я из неё тоже не делаю, не вижу смысла. Нет, я понимаю тебя в какой-то мере. Когда твой близкий верит иначе, чем ты — это трудно принять, если твоя вера искрення, конечно, и если ты искренне любишь его и беспокоишься о его душе. А кто-то из родни в этом плане был на его стороне?
— Прямо чтоб на его стороне — наверное, никто. Виргиния считала, что это детская блажь и это пройдёт, и лучше не давить — тогда просто из подросткового упрямства будет держаться за своё. Офелии всё это тоже не слишком было симпатично, но она считала, что если это помогает ему бороться с болезнью, то пусть хоть что… Дяди — понятно, как относились, особенно Дэвид. Но, при том значении, что он имел для Элайи — на это тоже повлиять не мог.
— Вот непонятно, кстати. Как у него это совмещалось-то? Ну, с одной стороны — родителей заповедано уважать, с другой — гомосексуализм смертный грех.
— Да, это действительно доставило Элайе много переживаний. Вито, в католичестве это тоже смертный грех, как ты совмещаешь?
В смуглой руке начальника отдела контрабанды изнанка фотографии смотрелась контрастно белоснежной.
— Мои взаимоотношения с богом — это мои проблемы. И строго говоря, ты не совсем прав. Ну, едва ли ты мог бы хорошо знать историю вопроса, откуда вам там на Корианне… Церковь уже давно не отлучает гомосексуалистов, в 2240 году Папа Марцелл III разрешил венчания гомосексуалистов. Правда, через три года уже новый Папа, Лонгин II, отменил… В настоящее время вопрос венчаний и отношения к гомосексуализму вообще отдаётся на усмотрение кардиналов, так что каждая местность по-своему… А кардиналы Экалты традиционно делают вид, что этого вопроса вообще нет. На Рагеше вот ещё первый кардинал разрешил — вот и пойми этих центавриан, то вроде как за традиции держатся, то вон… Вот чего этот твой дядя не католик? Конечно, подданные б не поняли, но он и так сын проклятого императора, что он теряет? Хотя с иномирцем, наверное, всё равно не повенчали бы, не настолько уж Рагеш эталон толерантности. У меня первый напарник был центаврианин с Рагеша, Царствие ему небесное, — Вито перекрестился, — отличный был парень, грущу о нём до сих пор. Некоторые дураки думали даже, что мы были парой, хотя у него была любимая, а я о центаврианах в этом ключе сроду не думал. Не, технически оно, конечно, очень интригующе, но неравнобоко, как ни крути — их там шесть, а задница у меня одна.
— Ну не знаю, дядя Дэвид как-то справляется, — Вадим отхлебнул из своей бутылки и снова принялся перебирать фотографии, начиная с первой.