— Что, что такое? — Раймон обеспокоенно оторвался от раны, подхватывая пошатнувшегося, распластавшегося по стене Вито, — я… всё же причинил вам вред?
— Да встал у меня, — раздражённо прошипел человек, — долго объяснять, просто… при моих сексуальных предпочтениях не странно. Шрамы на моей спине я отнюдь не в бою заработал… Всё-таки когда тебя трахают, вцепившись когтями в загривок, это куда приятнее, чем когда просто трахают…
Он нашарил другой рукой спинку стоящего у стены кресла и осторожно приземлился в него, не отнимая, впрочем, порезанной руки из рук Раймона. Подумал, и решив, что кашу маслом уже не испортишь, своим стояком он и так похвастался, скользнул рукой по выпирающей через брюки плоти.
Раймон почувствовал, что головокружение становится сильнее, чем справедливо ожидать от приёма свежей крови, живым огнём разбегающейся сейчас по всегда холодному нутру. В крови человека алкоголь — и от этого дополнительно шалеют нервы, но не только. Гормоны. Возбуждение, которое он не смог бы теперь скрыть, и если б захотел. Это безумно, абсурдно, но более ли абсурдно, чем рана, нанесённая самому себе? Возбуждение, расходящееся судорогой от впивающихся в руку когтей — и отзывающееся в его теле, в котором горит теперь, растекаясь и заполоняя собой всё существо, тот же коктейль. Как можно это понять, и как можно противиться притяжению его источника? И он не смог удержаться, понимая, впрочем, что поступает совсем не мудро, даже как-то слишком по-ребячески для своих лет. Он так же рывком наклонился к лицу человека, буквально впиваясь в его губы своими, чувствуя горячие капли крови из ранки, нечаянно сделанной клыками в уголках губ. Большие карие глаза Вито подёрнулись благостно-мечтательной плёнкой.
— Однако… — он скользнул рукой по спине нависшего над ним ранни, чувствуя сквозь ткань выпирающие позвонки и рёбра, ладонь сползла по пояснице… — Раймон, простите за нескромный вопрос… Это что, у вас — хвост?
Ранни опустился на колени перед креслом — того требовали как естественное шоковое состояние организма после поступления живой, горячей крови, так и необходимость находиться на уровне лица собеседника.
— Хвост, верно. Не думал, что госпожа Дайенн и остальные в своих рассказах упустят подобную деталь, не менее удивительную в их понимании, чем наш способ питания, ведь у большинства представителей ваших миров нет хвостов. Медики были удивлены строением моих ушей, а уж от строения моего позвоночника вовсе были в шоке.
— Иисус-Мария… Охренеть… В смысле, не совсем так, бывают хвосты… у некоторых… Вот и как теперь, пожри меня геенна, не думать… Ну, вы ж уже, извините, много лет как вдовец… С кем баловаться предпочитаете — с женщинами или с мужчинами? Нет, если гетеро — я пойму… Хотя знавал я нескольких гетеро, ничего, нормально.
Шумное дыхание человека обдавало жаром, хотя казалось бы, дистанция не должна этого позволять. Раймон чувствовал, что злость — естественная злость на свою слабость, которая никак не позволяет оторваться от горячего тела — отступает, тонет в опьянении, в восторге и ликовании каждой клеточки тела, до которой дошла с убыстрившимся кровотоком энергия живой крови. Почему не позволить себе… почему не взять то, что само даётся в руки, когда ты меньше всего мог ожидать…
— Или может быть, это вам тоже… крайне редко нужно? Хотя сын у вас как-то появился, значит, в принципе-то процесс знаком… Впрочем, для меня-то это ничего обнадёживающего ещё не означает…
Он перевёл оторопелый взгляд на свою руку, которую сейчас ласкали длинные пальцы Раймона, едва ощутимо обводя остриями когтей линии на ладони и сгибах пальцев.
— Это странно? То, что я, по вашим меркам, да, почти девственник? Зная, что едва ли в каком мире примут с полным пониманием такого, как я… Много ли могло быть тех, кому я мог открыться, обнажить душу или же тело? Только одна. Только Мария, да, не делайте такие удивленные глаза, у меня была только одна женщина за ваших полтора века.
Вито медленно, блаженно моргнул.
— Да, мне это и представить-то дай бог, куда там понять… По-моему, жить без секса вообще не стоит… Вы только, надеюсь, на подобные комплименты не обидитесь, но вот лично я… охотно б вас принял… В себя…
Раймон минуту молчал, изучая лицо этого странного человека. Это особенное место на границе — верно, уже какой-то другой мир. И офицеры Дайенн и Алварес, и в некотором смысле медики отнеслись к нему удивительно лояльно, не испугались, не назвали исчадьем ада. Но этого — этого он не мог себе представить. И всё же это принятие, это притяжение, это неприкрытое и кричащее желание расцветало перед ним сейчас, как рассветное пламя на зубчатых гранях чужой цивилизации. Он расстегнул госпитальный балахон, оголяя безволосую впалую грудную клетку.
— И вас не пугает во мне ничего?
Вито скользнул по фигуре ранни откровенным взглядом.
— Да как бы вам сказать, чтобы не отпугнуть… Мой… покровитель вот говорит, что мне к сексопатологу надо. А я, как любой человек с отклонениями, считаю, что не надо. Знаете, чем меня привлекают бракири? Это удивительное сочетание аристократизма, грациозности и звериной страсти. Эти безукоризненные деловые костюмы, эти светские манеры на переговорах — и хвост, синяки потом на плечах и запястьях и рычание в ухо в процессе… Вы, кажется, не в меньшей мере являетесь воплощением… этого же контраста.
— Аристократизма? — Раймон приблизился к ногам человека, касаясь кончиками пальцев того места, где совсем недавно была рука Вито, — и звериной страсти?
— Не жду, что поймёте… — парень выгнулся, пытаясь потереться промежностью о протянутую руку, — кто-то раз обозвал меня зоофилом. Было б смешно, если б не было так оскорбительно… Нет, меня как раз больше всего устраивает, что зверь, который меня имеет, разумен. И чем более он разумен, чем более… высокого уровня культуры, интеллекта… и чем более при этом он неистов в постели… тем больше это способно меня заинтересовать.
Раймон рассмеялся, кажется, впервые за долгое время. А он-то считал, что нет ничего более шокирующего в этом мире, чем существо с красными глазами и необычным рационом питания. Разумеется, волей-неволей что-то за столько-то лет узнаешь о жизни живой плоти, в том числе о жизни сексуальной. Но и спустя век им найдётся, чем удивить… Если б просто — удивить. Пробудить не просто истинную жажду — в этих самых, человек интуитивно прав, самых подходящих, родственных белках — истинную волю. Волю власти, права овладения чужой жизнью. Раймон встал с колен, отошёл на несколько шагов назад, рассматривая охваченную страстью жертву — добровольную жертву! — и, чувствуя, как сдаётся этой дремлющей в сердце каждого ранни потребности — не имея аргументов, чтоб заставить её смолкнуть, ввиду-то горящих маниакальной мольбой глаз, произнёс совсем другим тоном — тоном, который повергает жертву в священный трепет, заставляет идти к охотнику, словно под гипнозом, несмотря на страх и ужас:
— Встань и разденься.
Вито медленно, сладко улыбнулся, прикрыв глаза, и издал глухой стон. Затем так же медленно выбрался из кресла, потягиваясь, как кошка, шагнул к двери, полоснув ключ-картой по замку.
— Привилегия звания — ключ с полным допуском… — он расстегнул и широким жестом кинул на стул рубашку, — до сих пор, правда, мне и не снилось, что придётся однажды этим воспользоваться — вот так…
Это было подобно, верно, змее в броске — в следующее мгновение Вито осознал себя уже распластанным на кровати лицом вниз, и чуть потеплевшие пальцы Раймона ползли по его спине, обводя старые и не очень шрамы, ползли вверх, зарываясь в густые волосы, другая рука обхватила бедро, стиснув выпирающую косточку — это было похоже на тиски металла.
— Начало мне нравится… Какая силища, а на вид дрищ дрищом… — Вито выгнулся, поглядывая на Раймона из-за плеча взглядом, в котором читалось плохо скрываемое вожделение, — и когти… Когти и клыки, боже, я надеюсь, я не умру здесь, потому что хочу об этом помнить…
Что-то влажное и холодное скользнуло между ягодиц, упираясь в задний проход.
— Не умрёшь. Но может быть, это нечто сродни смерти…
Так локомотив входит в туннель, или нож в масло, при всей пошлости этих сравнений — за них совершенно не стыдно сейчас. Стальная хватка на затылке, на бедре, стальной напор холодной плоти внутри — это не должно быть приятным для живого тела, но слово «приятно» и не отражало б сейчас происходящее — не более, чем затёртый кафель стен мог бы отражать лицо.