-- И все? – я отвернулась к стене, показывая полную незаинтересованность и пробормотала: -- Ступай, я хочу спать. Мне лекарь покой прописал.
Возможно, она и хотела бы продолжить беседу, но тут возвратилась Леста.
-- Выйди вон! – рявкнула сестрица на служанку.
Как же она быстро злиться начинает. Это, пожалуй, даже хорошо: при нужде проще вывести из себя будет. Я подскочила на кровати и велела:
-- Леста, останься! У меня есть для тебя поручение. Подойди сюда.
Сестра вынуждена была покинуть комнату. Ей явно нужна была беседа наедине. Никаких поручений для служанки у меня не было, разумеется, но я попросила ее просто посидеть со мной.
-- Тоскливо слишком лежать целыми днями. Тут хоть с тобой поговорю – все время быстрее протечет.
-- От и ладно, я туточки вязать устроюсь.
Она действительно взяла корзинку с клубками и села на стул у кровати. Небольшая пауза сменилась вопросом:
-- Что сестрица-то от вас хотела?
Я, аккуратно подбирая слова, ответила:
-- Заявила мне: «Я хочу, чтобы ты забрала с собой эту тварь.». Так и сказала, слово в слово, – я специально говорила ровным голосом, не придавая выражению никакой эмоциональной окраски. Я понятия не имела, как прежняя владелица тела относилась к пресловутой «твари». И заодно, как бы давала Лесте право высказаться, чем она немедленно и воспользовалась:
-- Ишь ты, какая! – вспыхнула служанка. – Оно, конечно… В приличном доме незаконную держать – оно не больно-то… Но ить и рассудить по справедливости: чем дите-то виновато?! – она потупилась, явно не решаясь продолжать.
О как! Выходит, сестрицы говорила не о матери или другой родственнице. Выходит, есть какой-то незаконнорожденный ребенок. Кстати, почему это Леста замолчала? Моя предшественница не любила этого ребенка? Да, кстати, уж раз и сестра, и Леста говорят «она», значит, ребенок девочка. Так, надо продолжать говорить и выводить на беседу служанку.
-- Девочка еще мала, – я произношу это максимально нейтральным тоном. Может быть, Леста скажет еще что-то?
-- Ой, совсем дитя еще! Ей пять-то ажно осенью только ить будет-то. Жалко её. Как барон-то помер, да эти вот, – она неодобрительно косится в сторону дверей, – понаехали, так её на кухню и сослали. А ить это не дело совсем, у печей да на сквозняках! Конечно, барон-то ваш покойный не дело сотворил, что сюдой ее принес, но ить он ей отец, вот и пожалел сиротку, – торопливо добавляет она, как бы извиняясь передо мной. – Да и то сказать: в своем праве он был, хоть и не дело затеял. Ить и до вас она никак не касалась. Он ей няньку нанял. А эта-то первым делом старую Нору со двора согнала…
Ну вот, кое-что становится понятнее. Девочка – бастард моего мужа. Росла с нянькой при доме отца. Сейчас сестрица няньку выгнала, девочку сослала на кухню, а мне предлагает взять ее к себе. Думаю, если бы она могла, она бы и девочку выгнала. Значит, как-то права ее защищены. Скорее всего, в документах, может быть, в завещании. И сестрица вела речь о приданом. Значит, точно, защитил ее отец. Остается решить: мне-то самой это нужно? Судя по всему, я после оглашения завещания и сама мгновенно превращусь в приживалку.
И потом… Я прекрасно помню историю троюродной сестры, Ольги. Она в девяностых выскочила замуж за какого-то братка и прожила с ним года четыре. А когда того свои же закопали, оформила опеку над его сыном. Сама она почему-то не могла родить, а этого-то с детства знала. Мальчишке тогда было лет одиннадцать-двенадцать, что ли.
Отношения я с ней не поддерживала – слишком дальняя родня. И виделись-то только на каких-то общих свадьбах-похоронах, раз в год-два, не чаще. Но от других слухи доходили: и на учете он стоял, и штрафы она выплачивала. И курить он начал лет в тринадцать, и дома не ночевал, и пьяным его ловили. Сел за ограбление сразу после восемнадцати. Тогда, помниться, собирала она по родне деньги на адвоката для сына. Даже я немного дала, так жалко было Ольгу эту. Приходила к нам за деньгами, седая, вся ссохшаяся от горя. Давала и понимала: бессмысленно это. Яблочко от яблоньки…
Как тогда блондинка сказала? «Ребеночек твой помер. Так, что барон теперь Варуш! А баронесса – я!». Значит, ее мужа зовут Варуш, а ее саму, до сих пор не знаю как. Это значит еще, что настоящая Любава была замужем за неким бароном, который помер. Похоже, со смертью мужа она потеряла и титул, и все права.