Жара стояла неимоверная. Плотные темно-зеленые шторы ушли весной на одеяло, и солнце нещадно пекло в окна с самого утра. Улицы покрылись пылью, зелень выцвела. Вере Ивановне казалось, что сам воздух стал плотным и вязким, даже ходить было тяжело. Город погрузился в оцепенение, исчезли, растворились в никуда детские голоса и пение птиц, и только асфальт тяжело дышал вслед редким проезжающим автомобилям.
Вера Ивановна целыми днями лежала на диване, потеряв счет не то дням, не то годам. Время от времени она с кряхтеньем поднималась, подходила к крану и обтирала лицо влажным полотенцем. Ближе к полудню, когда казалось, будто она в пустыне и ее по самые уши закопали в песок, как в фильме «Белое солнце пустыни», Вера Ивановна думала, что не надо ждать никакого девятого числа, довольно мучиться. Останавливала ее только одна мысль: если ни Лизы, ни Клавы нет в городе, когда же ее найдут и что станет с телом при такой-то жаре?
Есть почти не хотелось, и она заметно похудела. В редкие дождливые дни, когда в окна врывалась долгожданная прохладная свежесть, Вера Ивановна поднималась и по привычке устраивала в квартире уборку.
Потом варила кашу, пила чай, гладила полосатого разбойника Ваську, который только что примчался, взъерошенный, с улицы и оставил следы грязных лап на чистом полу. Тогда она удивлялась себе: как так могло получиться, что решила она прочертить свою последнюю линию еще в январе, а скоро август на дворе, а задуманного так и не вышло? Слишком непохоже это было на Веру Ивановну.
И чем больше она думала, тем больше вгрызалась в душу острыми зубами щука-тоска. Въедалась так глубоко и цепляла так больно, что временами она начинала глухо, чуть слышно стонать. Даже после похорон дочери не было ей так плохо.
Что поделаешь, жизнь такая штука, что в ней случаются без нашего ведома трагические обстоятельства. Но простить сама себя Вера Ивановна не могла. Вроде бы и не случалось ничего такого, что так уж сильно мешало бы лечь и умереть. Почему же она до сих пор жива, почему льется градом пот со лба и слепит жадное, выматывающее июльское солнце? И ждать ей теперь сентября, когда приедет Лиза. От этой мысли такая злость брала, что хотелось перебить всю посуду из буфета, но сил хватало только на то, чтобы кинуть в угол высохшее горячее полотенце.
Хмурым августовским утром, когда над городом нависли тяжелые тучи, которые не принесли ни капли прохлады, а только плотную влажность, от которой совсем уж нечем было дышать, Вера Ивановна решила не оставлять себе никаких шансов для отступления. Она отнесла на помойку зимнее пальто и осеннюю куртку, валенки и непромокаемые сапоги. А когда дали пенсию, то всю до копейки Вера Ивановна перечислила ее на счет, который увидела по телевизору. Какому-то мальчику срочно требовались деньги на лечение.
До девятого сентября — идеальной даты — оставался ровно месяц.
Сентябрь
— Вериванна! С праздником! Где вы, Вериванна! — звонкий голосок Лизы раздался будто с того света.
Или это она на том свете, а Лиза как раз-таки жива и здорова? Тогда почему ее так хорошо слышно?
— Вериванна! — ее затрясли за плечо. — Вам что, плохо? «Скорую» вызвать?
— Не надо «скорую», — прошептала она. — Только не «скорую».
Она не помнила, какого числа легла спать. Когда летняя жара наконец-то сменилась долгожданной прохладой, напоминая о предстоящей осени, к Вере Ивановне вернулся аппетит. Но есть дома было совершенно нечего. Неделю она ела картошку да макароны без масла, доела последнюю банку соленых огурцов. За ненадобностью разморозила и выключила холодильник. Потом перешла на пшенку да гречку на воде, но и крупы быстро кончились. Еще на два дня хватило муки, из которой пекла пресные лепешки. Потом совсем перестала выходить из дома, а когда закончилась последняя пачка чая, перешла на кипяток. В конверте под ковриком лежали в целости и неприкосновенности похоронные деньги, но их для Веры Ивановны как бы и не существовало. Они были уже в том, потустороннем мире, куда она готовилась перейти, и взять их для нее не было никакой возможности, все равно что поговорить с давно покойной мамой.
Поначалу, когда в доме кончилась еда, желудок ворчал от голода, изматывал ноющей болью, которую она пыталась заглушить теплой водой. Потом, спустя три дня, Веру Ивановну посетил вдруг прилив энергии. Она перемыла посуду и перестирала постельное белье, вычистила полы и даже вычесала Ваську. Разбойник тоже похудел, но с голоду явно не помирал, не иначе как находил пропитание на улице. Потом силы покинули ее так же внезапно, как появились.