— Милый Юраша, как я люблю тебя за твою искренность и честность. Мы с тобой как два приятеля, что вместе шли по одной дороге. Один был высоким брюнетом, а второй любил котлеты по-киевски. Понял? Конечно, как всегда, ничего не понял. Знаешь анекдот? Разговаривают двое, один: «Ах какой божественный закат!» Второй отвечает: «Ну и что?» — «Смотри, какие краски, живописные облака!..» — «Ну и что?» — «А какое красивое море!» — «Ах, оставь, кого все это интересует…» Понял? Нет? Думать надо, голубчик.
— Иди ты знаешь куда?! — дернул головой Юраша. — Очень ты умный…
— Итак, подведем черту, — растягивая слова, прервал Алик. Глаза его потеряли всякое выражение и стали непроницаемыми, как бы заболоченными, а голос потух, лишился сочности, словно истек, испарился, как вода в пустыне. Лишь откуда-то изнутри доносились слабые, искаженные расстоянием отголоски борьбы, происходящей в нем. — И посмотрим, что там за ней, этой чертой. — И, повысив голос почти до крика, спросил: — Моральная смерть или освобождение от оков насильно навязанных представлений?
Юраша испуганно замахал руками:
— Чего орешь? Соседи услышат.
Алик испуганно ойкнул и побледнел, во все глаза уставился на экран телевизора. На нем появился молодой широкоскулый парень в рабочей спецовке с русым чубом, свисающим на лоб. Он улыбался и уверенно о чем-то говорил. Это был Генка Осипов. Алик подскочил к телевизору и крутанул колесико. В комнате зазвучал сильный, уверенный голос молодого рабочего:
— …Дряни, конечно, заметно поубавилось. Но кое-где она еще осталась. Разные типы прячутся по темным углам, ловчат, приспосабливаются. Мы, рабочие-дружинники, выметаем эту нечисть из нашей светлой жизни своей рабочей метлой, не дадим спуску никому — ни хулиганам, ни мошенникам, которые мешают спокойно трудиться и жить советским людям. Сколько веревочке ни виться — конец будет.
— Ты знаешь его? — спросил Юраша, млея от страха.
— Да, имел счастье встречаться.
— Кто он?
— А ты не видишь?
— Вижу, но ничего не понимаю.
— А что понимать, когда и так все ясно. Вот от кого мы все время бегаем, прячемся.
— Мы всегда готовы протянуть руку помощи тем, кто в ней нуждается, кто осознал свои ошибки и стремится исправиться… — продолжал Осипов.
— Нет! — исступленно закричал Алик. — Нет! Враки! Чепуха! Не верю! — Он подскочил к телевизору и убрал звук. — Ха-ха-ха! — не обращая внимания на Юрашу, язвительно засмеялся Алик. — Молчишь?! Нет, говоришь, но я не желаю слушать тебя.
Юраша снова оглянулся. Молодой рабочий в спецовке беззвучно, но горячо продолжал говорить.
— Почему я должен быть таким, как ты? — не отрывая взгляда от экрана телевизора, зло спросил Алик. — Я сам по себе. Вы сами по себе. Эй, дружинник! Проваливай! Прочь с моих глаз!
— Так он тебя и испугался! — хмыкнул Юраша — ему уже порядком надоела эта затянувшаяся канитель. — Кстати, я с ним согласен. Пусть не совсем, но все же. Нельзя же совсем без нее…
— Кого — ее? — покосился на него воспаленным глазом Алик.
— Ну, ее… Совести хотя бы…
Алик безумно хохотнул:
— Что ты вякаешь! Совесть, совесть… Нет уж. Я обойдусь… — язык Алика заплетался. — Мы всем им утрем носы, Юрашка. Продадим наши статуэтки за валюту. А потом продадим валюту за червонцы, а на червонцы купим удовольствия. Все, какие пожелаем. Понял — нет, академик?
Алик схватил сигарету, размял. Юраша поднес к ее концу горящую зажигалку.
— А потом, Юраша, — Алик в пьяном воодушевлении раскинул в стороны свои сильные длинные руки, — мы отведаем другого пирога. Мы с тобой жалкие примусники-кустари. Мы еще устроим с тобой настоящий вселенский цирк. Мы еще развернемся… Дай время!
— Не ори так громко, пожалуйста, — попросил Юраша, в беспокойстве тараща глаза. Исступленная вспышка Алика обеспокоила его. Юраша насторожился — примерно так у одного типа и на севере начинались припадки эпилепсии. Может, и Алик за это время того… Насмешливый, благодушный — вдруг словно буйно помешанный. Чего он злится? На кого? За что? — Что же ты не сказал этому дружиннику о своей сильной отрицательной идее? — с насмешкой спросил он.
— Пошел ты! — дернулся Алик. Ему было не до шуток.
Костры в его глазах потухли столь же быстро, как и зажглись. Он отрывисто вздохнул несколько раз, как вдоволь наплакавшийся ребенок. Провел рукой сверху вниз по своей голове, тихо попросил:
— Выключи телевизор, Юраша, не то я разобью его. — Он сошвырнул со стола кулаком почти пустую бутылку коньяку. Она отлетела под тахту и закатилась к стене.
— Все. Сегодня больше не пьем… Айда, пощупаем бабку.