— Что за перо! Вотъ опять кляксъ! Силъ нѣтъ писать! Господи! еще пятно; да возьми ты проточную бумагу, Шарлотта, помоги мнѣ.
— Не переписать ли письмо, Чарльзъ? спросила Шарлотта.
— Не нужно, я и съ этимъ выбился изъ силъ. Сладить не могу съ пальцами. Отлично! съѣхалъ на другой конецъ листа. Ну! кончено, я подписался и готовъ. Разберетъ Гэй, молодецъ будетъ! Охъ! какъ заболѣла рука! заключилъ онъ, разминая свои пальцы.
— Смотри, Чарльзъ, не повредило бы тебѣ это усиліе, — замѣтила Шарлотта: — а ужъ Гэю твое письмо будетъ настоящимъ подаркомъ. Вотъ это хорошо, что ты упомянулъ объ Эмми, — прибавила она, быстро пробижавъ коротенькое письмецо.
— А кто тебѣ позволилъ читать чужія письма, кошка? спросилъ съ улыбкой братъ.
— Удержаться не могла! смѣясь возразила шалунья.
— Мнѣ бы не слѣдовало по настоящему и упоминать объ ней, — сказалъ Чарльзъ. — Смотри, не проболтайся Эмми, — продолжалѣ онъ:- я не выдержалъ, признаюсь. Впрочемь, Гэй на столько рыцарь, что оцѣнитъ радостныя слезы дамы своего сердца.
— Правда, онъ настоящій рыцарь, — провозгласила Шарлотта важнымъ тономъ и вслѣдъ за симъ, вооружившись отличнымъ перомъ, она тщательно принялась писать адресъ на конвертѣ, выводя аккуратно каждую букву. — Сэръ Гэю Морвиль, — писала она:- въ Рэдклифъ-паркъ, въ Мурортъ.
— А помнишь, Чарльзъ, — продолжала она, кончивъ свое дѣло:- какъ мы съ тобой сидѣли на этомъ же мѣстѣ въ первый вечеръ послѣ его пріѣзда въ Гольуэль, и какъ ты мнѣ началъ проповѣдовать исторію о родовой кровавой мести Морвилей.
— Такъ, да не такъ, — возразилъ больной:- я предсказывалъ, что мстить будетъ одна сторона въ ихъ родѣ; такъ и вышло.
— Боже мой! какая тоскливая была у насъ зима безъ Гэя, — вздыхая произнесла Шарлотта. — Если папа теперь ужъ не проститъ его, — мы всѣ пропадемъ со скуки.
— Отъ души желалъ бы я, чтобы папа простилъ его, — сказалъ больной:- но такое оправданіе въ строгомъ смыслѣ слова все-таки не могло бы быть признано, какъ публичное оправданіе передъ общественнымъ судомъ.
— Неужели ты вѣришь клеветѣ, Чарльзъ? спросила съ негодованіемъ Шарлотта.
— Я столько же ей вѣрю, сколько бы вѣрилъ, если бы сказали, что я игрокъ, — возразилъ Чарльзъ. — но я добиваюсь одного, чтобы Гэй блестящимъ образомъ оправдался въ глазахъ Филиппа. Мнѣ бы хотѣлось, чтобы онъ привелъ такія ясныя доказательства своей невинности, что Филиппъ былъ бы ими совершенно уничтоженъ. Да будь я не калѣка, я бы настоялъ на этомъ. Ахъ! если бы ты мнѣ дала на прокатъ, дня на два, твою ногу, Шарлотта! заключилъ больной вздыхая.
— Жаль, что это невозможно, — смѣясь возразила сестра.
— За то, вотъ что можно сдѣлать, пусть отецъ поѣдетъ къ Гэю, ко дню вступленія его въ совершеннолѣтіе. Донъ Филиппъ далеко: пожалуй, мнѣ это и удастся устроить.
— Только бы Гэй сюда пріѣхалъ, больше ничего не нужно, — воскликнула Шарлотта съ живостью.
— Мама увѣряетъ, что пока дѣло не выяснится, ему сюда глазъ показать нельзя, — сказалъ Чарльзъ. — Жаль, что мое здоровье плохо, ужъ я бы увязался съ папа въ Лондонъ и лично повидался бы съ Гэемъ. Когда ему минетъ совершеннолѣтіе? 28-го марта? Цѣлыя десять недѣль впереди! Только бы мнѣ къ тому времени на костыли подняться, поѣду, поѣду и поѣду. Иначе не привеземъ Эмминаго рыцаря, какъ побѣдителемъ.
— То-то будетъ радость! замѣтила Шарлотта.
— Какъ бы мнѣ узнать, что за звѣрь Мэркгамъ, — сказалъ Чарльзъ:- я бы ему сейчасъ намекнулъ, чтобы онъ выслѣдилъ всѣ углы въ С.-Мильдредѣ. А не то, развѣ попросить Майерна, чтобы онъ предписалъ мнѣ туда переѣхать, для перемѣны воздуха. Нужно будетъ уладить дѣло, только похитрѣе.
Пока Чарльзъ интриговалъ дома въ пользу своего любимца Гэя, тотъ очень покойно занимался своими домашними дѣлами. Онъ усердно заботился о маленькомъ юнгѣ, со сломанной рукой; отдалъ лорду Торндалю визитъ, но не нашелъ его дома; кончилъ постройку школы и очень сблизился съ Ашфордами.
Главной его заботой было приготовленіе къ полученію университетскаго диплома. Гэй заранѣе предупредилъ Ашфордовъ, что святую недѣлю онъ не проведетъ дома, а будетъ заниматься въ университетѣ. День его рожденія долженъ былъ быть на страстной недѣлѣ и потому праздновать свое совершеннолѣтіе онъ не желалъ, тѣмъ болѣе, что ранѣе 25-ти лѣтъ онъ не имѣлъ права вступать въ безотчетное управленіе своими имѣніями. Притомъ ему было не до веселья въ этотъ день, столь тяжелый по воспоминаніямъ о страшной смерти его покойнаго отца.