— Онъ нагрубилъ папа? повторила Эмми, какъ бы не разслушавъ конца рѣчи матери. — Воображаю, какъ онъ теперь раскаевается!
Не успѣла она это выговорить, какъ дверь изъ комнаты Чарльза распахнулась настежъ, и больной, полуодѣтый, съ однимъ костылемъ подъ рукою, едва ковыляя, добрался до стула, на которомъ сидѣла сестра, опустивъ руки на колѣни и поникнувъ головою.
— Не грусти, малютка! сказалъ онъ: — честью тебѣ отвѣчаю, что это мерзкая сплетня мистриссъ Гэнлей. Вѣрь мнѣ, что все откроется; это только первый подводный камень для вашей взаимной любви. Не плачь же! уговаривалъ онъ Эмми, замѣтивъ, что слезы градомъ покатились по ея щекамъ!
— Чарли! замѣтила мать, сама едва удерживаясь отъ слезъ:- хорошо ли мы дѣлаемъ, что обнадеживаемъ ее?
— Еще бы! вѣдь это все Филипповы интриги! возразилъ Чарльзъ, съ сердцемъ.
— Вовсе не интриги, Чарли, а скорѣе несчастіе, — сказала мать, и передала имъ все, что знала объ исторіи съ письмами. Эмми все время стояла молча, облакотившись на спинку братнина кресла. Чарльзъ съ жаромъ протестоваль противъ обвиненій Гэя, и стоялъ на своемъ, что рано или поздно, а истина откроется.
— Я сейчасъ одѣнусь, пойду къ отцу и открою ему глаза, — говорилъ онъ, съ трудомъ пробираясь обрэтно въ свою комнату. Эмми ожила надеждой, а мать, твердо вѣрившая въ силу воли Чарльза и въ его здравый разсудокъ, тоже начала утѣшать себя мыслью, что сегодняшній день все поправитъ.
Лора и Филиппъ встрѣтились за завтракомъ; разговоръ, конечно, вертѣлся на одномъ — на исторіи съ Гэемъ. Филиппъ передалъ кузинѣ, съ своей точки зрѣнія, все происшедшее.
— Бѣдная наша Эмми! сказала Лора въ негодованіи. — Теперь я понимаю, Филиппъ, почему вы такъ тщательно оберегали меня отъ него.
— Это несчастное дѣло, которое не слѣдовало даже начинать, — замѣтилъ онъ серьезно.
— Милая сестра! какъ она была счастлива! какъ она его любила! Знаете ли что, Филиппъ, я иногда завидовала имъ: такъ полно было ихъ счастіе; какъ часто я роптала на нашу бѣдность! Нѣтъ, я вижу, на землѣ есть несчастія, которыя гораздо хуже, чѣмъ бѣдность.
Холодные синіе глаза Филиппа вдругъ приняли мягкое выраженіе, и онъ съ нѣжностью взглянулъ на Лору. Этой минуты она никогда не могла забыть.
Вся семья собралась въ столовой, и завтракъ прошелъ въ молчаніи, Чарльзу не хотѣлось начинать сцены при «бабахъ», какъ онъ выражался, и, дождавшись той минуты, когда они остались съ Филиппомъ и отцомъ втроемъ, онъ заговорилъ первый.
— Теперь, Филиппъ, — сказалъ онъ: — ты долженъ мнѣ объяснить причину, за что вы всѣ такъ преслѣдуете Гэя.
Начало было не мирнаго характера. Оскорбленный отецъ не выдержалъ, и, не давъ племяннику выговорить ни одного слова, привелъ цѣлый рядъ безсвязныхъ обвинительныхъ фактовъ, по которымъ Гэй считался въ его глазахъ преступникомъ. Филиппъ спокойнѣе и яснѣе повторилъ то же самое.
— Слѣдовательно, — заключилъ Чарльзъ:- вина Гэя состоитъ въ томъ, что онъ потребовалъ свои собственныя деньги и, вмѣсто отвѣта, получилъ письмо, наполненное несправедливой клеветой, вслѣдствіе чего онъ назвалъ Филиппа фатомъ, вмѣшивающимся не въ свое дѣло. Кто жъ можетъ его осудить за это? Вѣдь въ этомъ только и состоитъ вся его вина, по вашему мнѣнію?
— Нѣтъ, — сказалъ Филиппъ: — у меня есть доказательство, что онъ игралъ.
— Гдѣ жъ это доказательство?
— Я показалъ его отцу вашему, и онъ удовлетворенъ имъ вполнѣ.
— Развѣ тебѣ мало доказательствъ, что онъ совершенно сбился съ пути, если онъ смѣетъ употреблять дерзкія выраженія, говоря объ насъ? закричалъ отецъ. — И кому жъ въ глаза? сестрѣ Филиппа! Чего тебѣ еще?
— Маленькое прозвище, данное Гэемъ капитану Морвиль, не есть еще достаточный аргументъ для того, чтобы называть Гэя негодяемъ, — колко замѣтилъ Чарльзъ, всегда готовый позлить своего кузена. Онъ не замѣтилъ, что вредитъ этимъ самымъ Гэю, потому что отецъ его, вспомнивъ сейчасъ же, какимъ прозвищемъ наградилъ и его молодой сэръ Морвиль, началъ укорять сына въ недостаткѣ уваженія къ нему. Чарльзъ съ дѣтства не отличался особенной почтительностью къ своему родителю, и потому онъ отвѣтилъ ему теперь довольно рѣзко, сказавъ, что каждый на мѣстѣ Гэя взбѣсился бы, видя, что его подозрѣваютъ въ какомъ-то преступленіи. — Его нельзя за это бранить, заключилъ больной, — надо имѣть деревянную голову, чтобы хладнокровно выносить оскорбленія.
Чарльзъ забылся совершенно и наговорилъ гораздо больше, чѣмъ нужно было. Словомъ, вмѣсто того, чтобы поправить дѣло, онъ его испортилъ.
— Вы ничего ему не объяснили, фактовъ никакихъ не представили, заперли ему двери своего дома, — заключилъ онъ въ волненіи: — неудивительно, если Гэй, не будучи негодяемъ, сдѣлается имъ теперь. Это хоть кого озлобитъ.
Часа два сряду длилась эта бурная сцена, и спорящіе не могли ни мъ чемъ убѣдить другъ друга. Наконецъ, мистера Эдмонстона отозвали по дѣлу, и Чарльзъ, немедленно поднявшись съ кресла, объявилъ, что онъ сейчасъ же напишетъ Гэю, что у нихъ въ семьѣ есть еще одинъ человѣкъ, умѣющій отличить черное отъ бѣлаго.
— Дѣлай, какъ хочешь, — сказалъ Филиппъ.
— Благодарю за позволеніе, — гордо возразилъ Чарльзъ.
— Не за что, — замѣтилъ Филиппъ:- тебѣ бы не мѣшало слушаться другихъ, а не меня.
— Я тебѣ вотъ что скажу, — отца я всегда готовъ слушаться; но орудію капитана Морвиля кланяться не стану.
— Довольно мы наговорили сегодня колкостей, — спокойно сказалъ Филниггъ, и подалъ ему руку, чтобы отвести его наверхъ. Чарльзу этого до смерти не хотѣлось, но въ гостиной нослышались голоса неожиданно пріѣхавшихъ гостей, и ему нужно было поспѣшить убраться отъ нихъ.
— Есть люди, которые вѣчно являются тамъ, гдѣ ихъ не нужно, — проворчалъ онъ сердито, и оперся на руку кузена.
— Сегодня съ тобой говорить нельзя, Чарльзъ, — сказалъ Филиппъ:- но дѣлать нечего, для очищенія совѣсти, я вотъ что тебѣ посовѣтую. Берегись, не разжигай любви между Эмми и Гэемъ.
— Самъ берегись ты своихъ словъ! крикнулъ больной, весь вспыхнувъ отъ негодованія, и бросился впередъ; нетерпѣливое движеніе, которое онъ сдѣлалъ, чтобы вырвать свою руку отъ Филиппа и опереться на костыль, измѣнило ему; костыль упалъ, онъ рукой хотѣлъ схватиться за перила, не успѣлъ и готовъ былъ грянуться внизъ по всей лѣстницѣ, если бы Филиппъ не стоялъ близко. Тотъ вытянулъ ногу, чтобы загородить Чарльза, самъ откинулся назадъ и принялъ всю тяжесть падающаго тѣла на свою грудь. Затѣмъ, поднявъ больнаго на руки какъ ребенка, онъ снесъ его въ уборную. На стукъ паденія брата Эмми прибѣжала изъ своей комнаты; отъ ужаса она не могла выговорить ни одного слова, и успокоилась не ранѣе, какъ когда увидѣла брата на диванѣ и убѣдилась, что онъ не ушибся. Чарльзъ и не подумалъ поблагодарить Филиппа за видимое свое спасеніе, а тотъ, увѣрившись, что дурныхъ послѣдствій отъ паденія нѣтъ, приписалъ всю эту выходку взрыву желчнаго характера больнаго, и ушелть къ себѣ.
— Калѣка! настоящій калѣка! твердилъ грустно Чарльзъ, оставшись глазъ на глазъ съ Эмми. — Могули я быть кому нибудь полезенъ, если я не смѣю погорячиться, заступаясь за сестру, безъ того, чтобы не рисковать сломать себѣ шею въ глазахъ надневнаго фата, который смѣлъ выразиться дерзко на ея счетъ!
— Тсъ! не говори ничего! быстро замѣтила Эмми, потому что въ эту самую минуту Филиппъ очутился подлѣ нихъ: онъ принесь костыль, упавшій на лѣстницѣ. Поставивъ его на мѣсто, онъ вышелъ.
— Пусть слушаетъ! продолжалъ Чарльзъ. — Тяжело имѣть здоровую голову и больныя ноги! Будь я не калѣка, не то бы дѣлалось въ домѣ. Ужъ я давно слеталъ бы въ С.-Мильдредъ, разузналъ бы всю исторію, и Филиппъ держалъ бы у меня языкъ за зубами. Я ему показалъ бы, что значитъ важничать въ чужой семьѣ. Да, что тутъ толковать!… Диванъ этотъ — онъ стукнулъ по немъ кулакомъ — моя тюрьма, я несчастный калѣка, и на меня никто не обращаетъ вниманія!
— Полно, Чарли! Перестань, я слышать этого не могу. Вѣдь ты знаешь, что это неправда, — сказала Эмми.
— Какъ неправда? Я кричалъ дотого, что охрипъ, доказывая имъ всю ихъ несправедливость противъ Гэя; каждый благоразумный человѣкъ согласился бы съ моими доводами, а они на вершокъ не подались впередъ. Филиппъ просто съ ума свелъ нашего отца, передавая ему сплетни своей сестры. Я убѣжденъ, что все это она сама выдумала.