Сперат хмыкнул. Я улыбнулся.
— Молись Императору, чтобы это пересказали моей жене. А то она велит повару избить тебя половником.
За занавесью кто-то хохотнул. В это утро всё было на своих местах.
— А расскажите мне о драконах, сеньор Фарид, — сказал я, отпив глоток и не открывая глаз. — Всю жизнь слышу об этих тварях, и ни одной не видел. Как с единорогами — есть рога, нет зверя. Или с богами.
Фарид засмеялся — не громко, больше как человек, которому вспомнилась любимая байка.
— Ах, драконы, мой друг… Это не те, что пышут огнём и охраняют золото в пещерах. То — дешёвая подделка. Фольклор деревень. Дракон настоящей крови не бережёт богатство — он сам есть сокровище, весомое, как скала.
Я знал немного. В детстве, старик, учивший меня письму, говорил, что драконы были «стражами небесных границ» и умели говорить на всех языках, включая язык света и снов. В Книге Основ упоминался Белый Змей, «падший с неба». В рассказах долгобородов были чёрные крылатые твари, жгущие рудники. А Сперат как-то говорил, что слово «дракон» раньше писалось так же, как «смерть сверху». И это была не метафора.
Фарид продолжил:
— На моей родине, — начал он с тем мягким, накатным ритмом, каким шепчут на базарах предания, — говорят, что драконы были первыми, кто заключил договор с миром. Их дыхание поднимало горы, их кости становились жилами земли, а чешуя — зерном для небес. Они могли не просто пылать огнём — они умели пить звёзды. Не убивать людей, а отменять их, как стирают имя с бумаги.
Он прикрыл глаза и заговорил чуть тише:
— У нас есть сказание о драконице по имени Мазра аль-Ашир. Она не летала — она скользила между мгновениями. Она не жгла врагов — она показывала им их будущие грехи, и они сами обращались в пепел. Её боялись даже эфриты, а султаны слагали законы, чтобы никогда не говорить её имя в полнолуние.
— Звучит… малость приукрашено, — заметил я, хотя мне нравилось.
Фарид усмехнулся, сверкнув зубами.
— Может. Но когда в небе звучит звук, который не издаёт ни одна птица… когда на песке находят отпечатки когтей, размером с ладью… когда колдун теряет язык, только услышав дыхание из-под земли — тогда даже скептик перестаёт задавать вопросы.
Он сделал паузу, глядя в сторону, где за фальшивой стеной павильона тянулся покатый склон, залитый капелью.
— Но скажу тебе то, чего не рассказывают детям: драконы, если они и были, не ушли. Они просто перестали быть драконами. Они растворились в магии. Некоторые — в золоте. Некоторые — в гневе. Некоторые… — он посмотрел прямо на меня, — возможно, в людях.
Сперат усмехнулся в бороду, а Катамир вдруг скрипнул стилусом по пергаменту.
Я почувствовал, как у меня мурашки пробежали по позвоночнику. Это чувство не было страхом. Это было что-то более древнее. Как будто кто-то в этом мире знал, что я слушаю — и ждал продолжения.
— И если когда-нибудь ты найдёшь существо, которое знает тебя до рождения, зовёт тебя по имени, которое ты сам забыл, и смотрит так, будто уже видел, как ты умрёшь… — сказал Фарид и сделал паузу. — Тогда, друг мой, поклонись. Потому что ты встретил дракона.
«Обязательно скажу Пану, что он дракон. Ему понравится» , — подумал я, и уголок губ предательски дёрнулся в не до конца задавленной усмешке.
Фарид уловил этот жест. Он чувствовал собеседника, улавливал настроение, как лекарь — жар под кожей, как акустик шум винта в гуле море. Но, видимо, на миг принял усмешку за насмешку — и в его голосе на мгновение появилась терпкость, как в столь любимом тут старом вине. Он поднял брови и заговорил иначе. Тише. Сдержаннее. Как будто раскрывал запретное.
— Но, — произнёс он, словно невзначай, — есть книги под замками и печатями. Их не держат в библиотеках, их держат в пещерах, скованных серебром, где каждый свиток обмотан цепью, а пергамент покрыт солью. И в этих книгах говорится: Владыки людей были с драконами. Не воевали — были рядом. Жили под одним небом. Дыхание одного согревало, мудрость другого хранила.
Он провёл рукой по воздуху, как бы рисуя невидимые линии на небосводе.
— Говорят, первые люди, что вышли из морей и забыли голос волн, нашли в небе хозяев — и пали ниц. Но драконы не любили людей. Не из страха. Из разочарования. Люди просили, но не помнили. Брали, но без благодарности. Драконам не нужны были рабы. А люди захотели богов, которым можно давать имена.
Я чуть приподнялся на подушках. Фарид уже не говорил — он повествовал. Его голос был тем масляным пламенем, от которого тени становятся длиннее.
— Так началась война. Не битва в небе, нет. Это была война на смысл, на язык. Слово «дракон» в тех книгах значит «тот, кто не повторяется». А слово «человек» — «тот, кто не помнит».