Он хотел было возразить, но потом, с лёгким ужасом, поднял брови и даже замедлил шаг. Я расценил это как конец разговора и ослабил поводья, позволяя Коровке прибавить шаг.
В любом случае, мы уже достигли Старого Города и влились в узкие улочки — стальным потоком латных всадников, где пеших просто затоптали бы.
Мы не опаздывали, но нас уже ждали.
На центральной площади Караэна, у подножия Великого Фонтана, собралась толпа. Золото и камень, всплески воды, флаги гильдий и братств, гул голосов — всё перемешалось с запахами улицы, сталью, пылью и напряжённым ожиданием. Караэн затаил дыхание. Даже фонтан, казалось, плескался тише обычного.
Мы выехали торжественно, уверенно, на свободное место посередине площади. Передо мной стоял Джевал Гру. Без шлема. Ветер трепал его длинные тёмные волосы с прядями седины. Узкое лицо, с острыми скулами и шрамом через левую бровь, оставалось непроницаемым — словно высечено из того же камня, как и фонтан.
На нём был чёрный доспех гильдейской работы — грубый, но надёжный, без украшений. На щите за его спиной — жёлтая мантикора, герб Гру. За ним выстроился отряд: молчаливые, закалённые бойцы, дисциплинированные и в хорошей броне. Не просто наёмники — люди, идущие за своим командиром не по контракту, а по доверию.
Я остановил Коровиэля и подал знак Дукату. Тот ловко развернул знамя.
— Караэн не ищет войны, — произнёс я, обращаясь к толпе, — но и не склоняет головы. Инобал знает, что у нас много золота. Но он забыл, что мы можем взять плату и кровью.
Это был экспромт. Толпа молчала. Стоило бы согласовать свою речь с Вокулой и Фанго на утренней планёрке, но я её пропустил. Ладно. Теперь — что у нас дальше?
Джевал поднял взгляд на знамя, которое держал в руках Дукат.
— Это не твоё знамя, — сказал я. — Это знамя войны. От имени города я вручаю его тебе. Это — Пламя Мести.
В этом была своя правда. От гильдий до уличных мастерских — богатые люди Караэна пострадали, прямо или косвенно, от действий Инобала. Перебои с поставками, скакавшие цены на сырьё, даже отмененные заказы. Но главное — страх и злость. И, конечно, Хтонь, вырвавшаяся из-под Воющего Камня. Люди не были уверены, что за этим стоял Инобал, но раз власти заявили об этом — то следовало ответить. Своей хтони в Караэне пока не было. Зато армия была. И тянуть больше нельзя.
Я тоже посмотрел на полотнище.
На чёрной ткани пылала мантикора — не герб рода Гру, а стилизованный образ. Её пасть раскрывалась, как бы в угрожающем рыке. Хвост дёргался в такт ветру, а глаза вспыхивали багровым светом. На мой, избалованный компьютерной графикой, взгляд, Иллюзия была грубой. Но она была сделана талантливо, даже немного пугающе живой.
Это знамя стоило мне шестьдесят четыре дуката. Шестьдесят в казну Университета и ещё четыре я подарил студиозам, что трудились над ним лично. Впечатлённый их работой, я решил их наградить отдельно, хотя от Университета и добился хорошей скидки. Следующий заказчик, будь то Ин да Орс или Пиллар, заплатит в десять раз больше. Особенности местной экономики: лучше продать три стяга по шестьсот, чем десять по шестьдесят. Это плата за престиж.
Идея родилась с плащей-невидимок, как в детских сказках. Но маги быстро упёрлись в пределы своих сил. Однако зачаровать ткань — они смогли. И результат, признаю, получился впечатляющий.
«Пламя Мести» выглядело как нечто живое. Когда ветер трепал его, изображение искажалось. Мантикора на нём менялась — будто в гневе, будто в крике. Иллюзия была настолько искусна, что на расстоянии казалось: знамя дышит. Вокруг знамени воздух будто дрожал, как от жары.
Я сам на миг засмотрелся. Ну красота же.
— Я нарекаю его Пламя Мести, — уже громко крикнул я в толпу. — Потому что оно несёт только одно: возмездие!.
Я сделал знак, и Дукат передал древко Джевалу. Он взял его без лишних слов — только кивнул. Мантикора на его груди и пылающая на знамени будто встретились взглядом. Я негромко сказал, поймав его взгляд.
— Ты помнишь условия?
— Десять лет. Двадцать копий. Шестьсот дукатов. И если ты меня предашь — я достану тебя даже в загробье.
— Если возьмешь город за Башенной рекой, он станет твой. Но через десять лет, — повесил я ему морковку перед рожей. — А теперь иди.