– Я не призывал Пречистую Деву. Я звал мою жену, ее имя Мария.
– Вы оставили дома жену?
– Оставил. - «Не своей волей, и в ожидании ребенка, который, вероятно, теперь появился на свет» - добавил я про себя, но вслух не сказал, ибо не собирался вызывать в нем жалость, если он жалостлив, и болтать лишнее, если он хитер.
– И вы испробовали на себе это снадобье, - отец Иосиф поднял с земли деревянную чашку и соскреб пальцем с ее дна разваренный стебелек, - ими называемое «айяуаска»…
– Да, но причина в том, что я врач, и понял их так, будто речь идет о лечебном препарате. Я не мог полагать… именно такого воздействия, я видел своими глазами очищающий эффект, но не думал, что окажусь в таком печальном положении.
– И я не думал, - с усмешкой сказал он и взглянул мне в глаза, - когда решался его отведать.
Слов у меня не нашлось. Миссионер, который делит с индейцами напиток их богов, вместо того чтобы причащать их телом Христовым… Что взять с меня, я всю жизнь был непутевым и, вероятно, дурным христианином не только с Хельмутовой точки зрения. Но этот монах, такой благообразный при всех очевидных следах лишений и трудного пути - он мог оказаться инквизитором, но нимало не походил на католических обскурантов или на тех прытких падре, что принимают исповеди у индеанок в темных клетушках после полуночи. Этот человек в своей вере был честен и в науках усерден. Разум мой отказывался представить отца Иосифа хлопающим в лад индейскому барабану.
– Врач должен знать недуги, которые лечит, - заметил монах, как бы соглашаясь со мной. - Вам нет нужды меня бояться - я не инквизитор, а миссионер. Я не спрошу вас даже, для чего вы это сделали, но спрошу о другом. Верно ли, что в эту экспедицию вы попали заботами Хельмута Хауфа из Виттенберга?
– Совершенно верно, - я растерялся настолько, что врать более не помышлял. - Но как вы…
– Прав ли я, предполагая, что вы отправились в Новый Свет не по своей, но по его воле?
– И это так.
– Я не спрошу вас, чем вы снискали его немилость. Для меня довольно простого правила логики о друзьях и врагах. - Он значительно взглянул на меня.
– Вы враг ему?
– Слуга Божий не должен питать вражду к людям. Но мне приходилось работать с ним вместе по ходу процессов о колдовстве. Как многие члены нашего ордена, я в свое время предложил свои скромные способности Трибуналу. Он также. С тех пор я сменил поприще. Он переменил веру, но остался инквизитором, пусть у вас это называется иначе. Я всего лишь монах и не имею даже докторской степени, но, сдается мне, борьбу с силами ада иным надлежит начинать с собственной души.
Я не осмелился комментировать эти признания. Но подписался бы под каждым словом. Дружище Хельмут никогда не принадлежал к тем умалишенным, которые испытывают сладостный трепет, подвергая людей немыслимым пыткам, не был он также истериком, способным видеть наяву демонские образы в каждом невинном предмете. Он был всего-навсего властолюбцем и корыстолюбцем, заключившим договор с дьяволом в простейшей форме, которая не требует магических знаков и кровавых подписей, но лишь мысленного согласия - словом, обыкновенным человеком, каких немало в Священной Империи.
Отец Иосиф меж тем продолжал:
– Правильно ли мое предположение, что ваше возвращение в Германию причинило бы ему сильную досаду?
– Правильно. Но именно потому он сделал все, чтобы я не вернулся.
– Я понимаю, - отец Иосиф покивал головой. - Он человек влиятельный и жестокий…
– Был.
– Как вы сказали? - монах живо поднял голову.
Я смутился глупого слова, которое случайно вырвалось.
– Мне почудилось, вы… Я хотел спросить: нет ли у вас известий, что господин Хауф скончался?
– Нет, - он покачал головой. - А у вас такие сведения есть?
– Нет, и у меня нет. Простите, вышла ошибка, мы с вами не поняли друг друга.
– Что ж, оставим это. - Отец Иосиф зачем-то снова заглянул в деревянную чашку. - Но, как бы то ни было, вы хотите вернуться.
– Досточтимый… отче… - Я приложил руку ко рту - губы задергались, я боялся, что не совладаю с собой. - Хотел бы. Но мне некуда бежать. Отсюда я не доберусь до моря.
– Когда вы вернетесь, - задумчиво сказал он, как бы не слышав моих слов, - ваше настроение может перемениться. Вы много претерпели из-за него… В вашем отряде кто-нибудь знает, куда вы отправились?
– Только госпожа Исабель.
– Кто она?
Я объяснил.
– Нет, я разумею - из ваших соотечественников?
– Никто не знает.
– Хорошо. Вас сочтут пропавшим без вести. И как бы то ни было, иначе я поступить не могу, и по закону и по совести… да, именно так. Брат Петр, подойдите ко мне.
Мышевидный секретарь приблизился. Мне подали знак подняться на ноги, отец Иосиф заговорил совсем иначе, холодно и сухо:
– Вот видите, брате, до чего это печально, когда человек, от природы наделенный умом и не чуждый учености, сердцем склоняется к мерзейшей ереси, нелепой и отвратительной.
– Вы подразумеваете ересь Лютера?
– Именно ее. Я не говорю о германском простонародье, простецы всюду одинаковы - глупы, падки на лесть и обман и готовы следовать за любым, кто потворствует их темным прихотям. Но взгляните, брате, на этого человека. Доктор медицины, бывший профессор университета, и он - поклонник этого чудовища, одержимого бесами!
– Нет слов, до чего это возмутительно, отче.
– Возмутительно и печально, сказал бы я. Не вижу причин отступать для него от правил, хотя бы он был и приятнейшим человеком. Долг наш - способствовать его скорейшей высылке из заморских земель Испании и отправке в Севилью.
– С публичным покаянием и конфискацией всей его собственности, - полувопросительно добавил секретарь.
– Если только у него обнаружится какая-нибудь собственность, - но непохоже, однако, чтобы приверженность ересиарху его обогатила. Что до покаяния, это можно будет устроить через месяц, в Картахене. Коль скоро отряд все равно туда направляется, мы просто-напросто возьмем этого несчастного под нашу руку…
Отец Иосиф продолжал говорить, рассказывая секретарю о каком-то ювелире из Богемии, мерзком еретике, с позором выдворенном из Новой Испании, и о том, что эдикты должны неукоснительно соблюдаться, и провинция Венесуэла - это одно, провинция же Перу - совсем другое… Я стоял столбом, внезапно позабыв латынь, будто розгами битый мальчишка, напрасно старался уразуметь, что значит «через месяц в Картахене» и «скорейшая отправка в Севилью» - и не мог понять, а понял только, что проклятущее индейское зелье опять начало действовать: камень, в который я уперся глазами, поплыл, будто масло на жаре, листва под солнцем зазмеилась языками зеленого пламени, и я вот-вот снова полечу, как последний окаянный колдун, прямо на виду у всех этих монахов с бритыми темечками - и тогда я рухнул на колени и руками уперся в землю…
– Преклоняюсь перед вами, отче, - жужжал еле слышно голос секретаря надо мной. - Столь мягкий приговор - ведь он должен понимать, что достоин костра! - и столь сильное действие! Еретик повалился наземь, как если бы воочию узрел адское пламя! Или, быть может, мне не все ведомо?
– Все ведомо только Господу, брате, - отвечал мой спаситель.
Далее я не слушал, подсчитывая месяцы, недели и дни сухопутного и морского пути… Только этим я и занят с тех пор - сидя на муле, плывя в лодке, и на привале у костра, когда черчу эти строки, и просыпаясь и засыпая. Не ведаю, вернусь я или нет. Но благослови, Господи, отца Иосифа, даже если мои упования не сбудутся.
На третий же день мне удалось подслушать, что испанцы ищут моих спутников - по их следам послан отряд. Чего и следовало ожидать: колдун Фауст, величайший астролог Германии, все верно угадал относительно печальной судьбы немцев в Новом Свете, как и относительно моей везучести. Опять и снова, вспомнил я свое видение. Domine, как мне благодарить вас?…