Они спустились с горы, добрались до сельца. Старая бабка вынесла их из хибары берестяной корец с квасом да горбушку хлеба.
- Ешьте, родные, - предложила она им. - Откуда путь держите, православные?
Демидов промолчал, уминая горбушку.
- Ты, баушка, скажи, как звать-то тебя? - спросил приказчик.
- Звать-то Оленой, милок! - словоохотливо отозвалась старушка. Восьмой десяток пошел, кормилец. Не работница ныне стала...
- А где людишки? - прожевывая кусок, спросил Демидов.
- В храме божьем, милок. Ноне день субботний.
- Пахоты чьи? - деловито допытывался Демидов.
- Божьи, батюшка, - поклонилась бабка. - Наезжают башкирцы, мужики одаривают их кой-когда, вот и все тут! И какие это пашни - скудость одна. К пресвятому покрову в закромах - ни зернышка...
- Ладно, спасибо на том, баушка, - поклонился Селезень.
Бабка покосилась на его черную бородищу, укрыла ладошкой незлобивую улыбку.
- Из цыган, должно быть? - спросила она. - Не сердись, сынок, и цыгане народ добрый.
Демидов встал с завалинки, потянулся.
- Где поповское жило? - спросил он старуху.
- Вон крайний двор!
Держа на поводу коней, Демидов и Селезень побрели к дому священника. Там у плетня они привязали их и зашли в дом. В опрятной горнице пахло вымытым полом, свежими травами, набросанными на широкую скамью.
- Эй, кто тут есть? - закричал Демидов. На его зов никто не откликнулся.
- Должно быть, все на моленье ушли, - разглядывая избу, сказал Селезень. - Скромненько попик проживает. Ох, как скромненько! - вздохнул он.
Никита улегся на скамью. Приятная усталость сковала члены, ароматом дышали травы; за тусклым оконцем, как красный уголек, погасала вечерняя заря. Демидовым незаметно овладел сон. Селезень распахнул настежь дверь и уселся на порог. Как сыч, неподвижно, неслышно оберегал хозяина...
Заводчик проснулся, когда в избе загудел голос священника. Не выдавая своего пробуждения, он полуоткрыл глаза и незаметно наблюдал за ним. Иерей был высок, жилист, молод лицом и статен. В длинной холщовой рясе, которая болталась на нем, как на колу, он походил на жилистого, костистого бурсака. Русые волосы косицами падали ему на плечи, не шли к его остроносому подвижному лицу. Поп расхаживал по горнице и разминал длинные ручищи.
"Силен человек!" - подумал Демидов и открыл глаза. Молодой священник смутился:
- Умаялись, поди, с дороги. Не обессудьте, сударь, подать к столу нечего. По-вдовьи живу. Сам по дворам хозяйским мытарюсь: ныне день у одного, завтра у другого...
Никита без обиняков спросил у попа:
- Беглый ведь? Что за сельцо, чьи земли?
У священника потемнели глаза, он опустил руки.
- Ставленый, а не беглый я, - тихо отозвался он. - Народом рукоположен. Земли у башкир арендованы.
Несмотря на рослость и могучесть, священник держался тихо. Демидов живо определил, чем можно тут брать. Он по-хозяйски поднял голову и сказал решительно:
- Было так, а ныне земли мои! И леса эти, и озера, и достатки с людишками - все откупил я. Слыхал?
Селезень недоуменно поглядел на хозяина: "Для чего эта ложь?"
Никита, не смущаясь, продолжал:
- Ты, беглый поп, не ерепенься. Почему так худо живешь? Ряса холщовая, лицо постное, среди дворов, как побируха, шатаешься. Негоже так! Служи мне - жизни возрадуешься! - Демидов порылся в кошеле и выложил на стол золотой. - Бери задаток и служи верно!
Священник вскипел от обиды.
- Прочь, проклятое! - решительным движением смахнул он золотой на землю. - Не купишь меня, хоть и беден я!
- Как звать? - настойчиво спросил заводчик.
- Савва, - отозвался священник и взволнованно заходил по избе. - А ты, купец, оставь нас.
- Ты очумел, попик, куда гонишь нас на ночь глядя! - нахмурился Демидов и переглянулся с приказчиком. - Да знаешь ли, кто я? - уставился он в священника.
- Не дано мне знать всех проезжих, - раздраженно отозвался тот.
Заводчик встал и вплотную подошел к священнику. Положив на плечи ему руки, он резко сказал:
- Ты, поп, покорись! Против меня ни тебе, ни сельцу не устоять. Будет на озере завод!
- Так ты Демидов! - изумленно воскликнул поп. - Неужто тебе наши крохи понадобились?
- Ага, признал, кто я такой! - радостно вырвалось у Никиты. - Суди теперь сам, что тут будет!
Священник охнул, тяжело опустился на скамью. Склонив на грудь голову, он глухо, с великой горечью посетовал:
- Трудно будет нам теперь... Горько! Сам Демид пожаловал...
На землю легла лютая зима. К этой поре Демидов объехал башкирских тарханов и глухие улусы. Места лежали богатые, а народ пребывал в бедности: не виднелось на пастбищах конских табунов и овечьих отар. Жаловались башкиры:
- Зимой гололедь одолела, все табуны пали от бескормицы!
Никита весело хмыкал:
- То верно, собак по улусам больше, чем коней. По кобыленке на три башкирские семьи.
Заводчик обещал башкирам:
- Отдайте земли, кои у озер полегли, каждому старику будет ежегодно отпущено по красному кафтану, а молодцу по доброму коню. А в праздник вам, слышь-ко, будет выдано каждому мяса невпроворот. Ешь - не хочу? А ныне какие вы тут жители? Мясо-то у вас в коей поре бывает...
Приказчик Селезень неотлучно находился при хозяине. Он поддакивал Демидову.
- Что за жизнь: тут все рыба да рыба - у нас будет и говядина!..
Два дня Демидов улещивал тархана: угощением и посулами уломал его. Купчую крепость с башкирами заводчик учинил по всей законности российской и обычаям кочевников. Времечко Никите Акинфиевичу выпало для этого удачное.
Башкир согнали в понизь. Из-за гор рвался злой ветер. Выл буран, и башкиры зябли на стуже. Одежда на кочевниках надета - одна рвань, ветром насквозь пронизывало. Стоят башкиры и зубами стучат: скорее бы со схода уйти!
Демидов знал, чем допечь кочевников.
- Студено, баешь? - ухмылялся он, похлопывая меховыми рукавицами. Душа вымерзнет так, а ты живей клади тамгу [рукоприкладный знак, который ставили башкиры вместо подписи] да в кош бреди, пока жив.
В теплой собольей шубе, в оленьих унтах, заводчик неуклюже топтался среди народа и поторапливал:
- Живей, живей, чумазые! Ух, какой холод!