Башкиры клали тамгу и отходили...
Отмахнул Демидов за один присест большой кус: по купчей крепости несведущие в делах башкиры уступили ему огромные пространства в шестьсот тысяч десятин за двести пятьдесят рублей ассигнациями. Отошли к цепкому заводчику богатые леса, многочисленные горные озера, изобильные рыбой и водоплавающей птицей.
- Вот и свершилось, как я желал! - не удержался и похвастал Никита приказчику, когда разбрелись башкиры.
- То еще не все, хозяин! - усомнился в простоте сделки Селезень. Купчую эту надо в палате заверить, а как вдруг да жалоба!
- Ну ты, оборотень, не каркай! - рассердился Демидов. - Завидуешь, верно, моей силе да проворству.
- Завидую! - чистосердечно признался приказчик.
И в самом деле одумались башкиры. Кто подучил их, никто не знал об этом. Видели в одном улусе попа, отца Савву. Дознался о том Демидов и сам наехал к нему.
- Пошто башкирцев смущаешь, беглый поп? Гляди, худо будет! - пригрозил заводчик.
Священник кротко поглядел на разгневанного Никиту Акинфиевича.
- По-вашему, уговорить басурмана принять Христову веру - возмущение? не злобясь, спросил священник.
- Не юли предо мною! - разошелся Демидов, весь налился кровью. - Сквозь землю вижу, что мыслишь ты!
- А коли видишь, действуй! - смело сказал Савва.
- Ты вот мне еще слово брякни, не почту твой сан, плетью отхрястаю! распалился гневом заводчик.
- Попробуй! - угрюмо отозвался поп, и глаза его забегали по избе.
Сметил Никита припасенные дрова у печки, а подле них топор. Злые поповские глаза, как палящий огонек, пробежали по нему. Заводчик мгновенно отрезвел и отступил от Саввы.
"Колючий поп! - похвалил он про себя священника. - Такого батю не худо и к себе примануть!"
В Кыштыме-сельце буянила вьюжистая зима. Избенки заметало сугробами, дороги и тропки пропали до вешних дней. Жил Никита Акинфиевич в Тагиле, в больших белокаменных хоромах, окруженный довольством, а думал о горной пустыне среди озер: "Задымят, непременно задымят здесь мои заводишки!"
Хоть Тагильский завод безраздельно отошел к Никите, но ему хотелось, по примеру отца, свои отстроить. "Тагильский ставлен дедом. Эка невидаль проживать на готовом! Я ж не братец Прокофий!" - непримиримо рассуждал он о невьянском владельце.
В один из пригожих зимних дней он зазвал Селезня и настрого приказал ему:
- Возьми тыщу рублев, садись на бегунка и мчи в Екатеринбурх, в Горную палату! Дознался я - будет закрепление купчей, да спешат туда бездорожьем башкирцы сорвать мое дело.
Приказчик стоял переминаясь. Демидов посулил:
- Ныне кладу тебе великое испытание: домчишь прежде их, заверишь купчую, - будешь главным на Кыштымском заводе.
- Будет так, как приказал, хозяин! Сейчас скакать?
- Сию минуту! - властно сказал заводчик, открыл железную укладку, добыл кожаный кошель и бросил приказчику: - На, бери, да торопись!
Демидовский слуга вихрем выбежал из хором, ворвался в конюшню и оседлал лохматого башкирского коня.
- Пошли-понесли! - весело закричал Селезень и огрел плетью скакуна.
За околицей бесилась метель, меркнул зимний день. Над заснеженным ельником показался тусклый серпик месяца. Бывалому конокраду метель не метель, ночь не страшна! Одна думка овладела им и погоняла: опередить башкирцев...
И леса позади, и волчий вой стих, а метель, как укрощенный пес, легла покорно у ног и лижет пятки. Домчался с доверенностью хозяина Селезень в Екатеринбург, в Горную палату.
- Верши наше дело, батюшка! - поклонился он горному начальнику.
- Что так не терпится твоему владыке? - лукаво улыбнулся чиновник и, встретясь глазами с пристальным взглядом приказчика, понял - будет нажива.
Сдерживая волнение, Селезень тихо подсунул под бумаги кошель и учтиво поведал:
- Их благородие Никита Акинфиевич отбывает в Санкт-Петербург, а мне наказано по зимнему пути лес рубить да камень для стройки припасти.
- Уважительно, - кивнул чиновник и склонился над бумагами.
Селезень вышел в переднюю и сунул в руку служивого солдата гривну.
- Стань тут у двери, коли башкирцы припрут - не пуща и! - попросил он.
Меж тем перо чиновника бегло порхало по бумаге. Купчая уже подписывалась, когда до чутких ушей приказчика долетело тихое покашливание, робкое пререкание.
"Доперли, чумазые! Солдата уламывают", - с тревогой подумал Селезень и устремился к горному начальнику:
- Ваша милость, торопись, хошь с огрехами, зачернить бумагу да печать приставь!
Он весь дрожал от нетерпения, юлил у стола, вертел головой, стремясь хоть этим подзадорить и без того быструю руку чиновника. Между тем шум в передней усилился. Башкиры, выйдя из терпения, оттащили сторожа и приотворили дверь. Бойкий ходок, просунув в нее руку с бумагой, закричал:
- Бачка! Бачка, мы тут...
- Ох, идол! - рассвирепел солдат, собрал свои силы и всем телом налег на дверь, прекрепко прижав руку с жалобой. - Ну куда ты прешь, ордынская твоя рожа? Ну чего тебе требуется тут? Уйди!
В эту минуту чиновник размахнулся пером и сделал жирный росчерк. Без передышки он взял печать и приставил к написанной бумаге.
- Ну, сударь, - торжественно провозгласил он, - можно поздравить Никиту Акинфиевича Демидова - купчая завершена!
- Ух! - шумно выдохнул Селезень и присел на стульчик. - Сразу камень с души свалился. Спасли вы меня, ваша милость.
Тут с великим шумом башкиры наконец прорвались в присутствие. Они пали перед чиновником на колени и возопили:
- Обманули нас, бачка, обманули!
Башкирский старшина протянул жалобу:
- Просим не писать за Демидовым земля.
Чиновник оправил парик, сложил на животике пухлые руки и, прихорашиваясь, вкрадчивым, сладким голосом сказал:
- Опоздали, голубчики вы мои, опоздали! Сожалею, но сделка узаконена. И что это вы на колени пали, не икона и не идол я. Вставайте, почтенные...
Башкиры онемели. Нехотя они поднялись с пола, переминались, не знали, что делать. Старшина их подошел к столу; вдруг он резким движением провел ладошкой по своему горлу.
- Что наделал, начальник? - закричал он. - Зарезал нас так! Где закон, начальник?
Чиновник улыбнулся и с невозмутимым видом ответил:
- Закон где? Закон на ясной пуговице в сенате!