Вот обормот, сердито подумал о Чердынцеве Гурьев. Разве можно ребёнка так мучить?! Ну, я тебе вправлю мозги, мореход, дай только тебя дождаться. Ох, вправлю.
– Теперь слушай, - ласково сказал Гурьев. - У меня времени - ну, просто уже минус час. Давай быстренько переодевайся - и назад в машину.
– Зачем?! - у Даши глаза стали круглые-круглые.
– За Денисом Андреевичем съездим. Побудет с тобой до вечера, а там я придумаю что-нибудь.
– Гур…
– Всё, всё. Это приказ.
– Почему?!
– У приказа есть место действия и срок исполнения. Ответа на вопрос "почему" ни один приказ никогда не содержал - и не будет. Дочери военного моряка полагается это знать.
– Да, я быстро, - девушка выскользнула из автомобиля и скрылась за калиткой.
– Мотор не глуши, - буркнул Гурьев таксисту, оторопело озиравшему всю сцену. - Сейчас поедем.
Через несколько минут Даша появилась снова, быстренько уселась на сиденье и протянула Гурьеву аккуратно сложенную и отутюженную рубаху и свёрнутое скаткой одеяло. Чистюля, подумал Гурьев. Чистюля и аккуратистка. Отличница. Совсем, как Рэйчел. Какая-то непонятная, абсолютно безосновательная, беспочвенная радость клокотала в нём, бурлила, как пузырьки воздуха в кипящей воде. Неужто у неё и утюг под парами стоит?! Господи, подумал Гурьев, да что же это такое?!
– Трогай, - проворчал Гурьев шофёру, натягивая свою рубашку, приятно щекочущую кожу теплом.
– Гур… А что случилось?
Гурьев приподнял бровь и указал глазами на шофёра. Даша быстро кивнула и отодвинулась вглубь сиденья.
Шульгин, кажется, не столько удивился, сколько обрадовался:
– Здорово! Зайдёшь? У меня есть как раз согревающего по…
– Я не зайду, а ты выйдешь, Денис, - тихо произнёс Гурьев. - Сколько до конца рабочего дня?
– Час ещё…
– Снимаю с дежурства. Вперёд.
– А…
– По дороге.
Выслушав короткий отчёт о событиях, Шульгин почесал то место, где когда-то росла буйная шевелюра, а теперь имелась гладкая и загорелая до черноты лысина:
– Ничего не понимаю… Это ж не ребёнок, а чистое золото!
– А я о чём. У меня, Денис есть интуиция. Она у меня большая. Большая-пребольшая. И она мне уже битый час твердит: всё это неспроста и очень, очень чревато. Поэтому я сейчас отправляюсь к вашей Завадской на рекогносцировку, а ты бдишь около Дарьи, аки пес цепной. Если что - бей и не думай. Думать и отвечать за всё буду я.
Шульгин сплюнул и длинно, громко, эмоционально и обстоятельно поведал Гурьеву подробности родословной живой силы вероятного противника. Гурьев догадался, что в основу исследования лёг целый ряд весьма рискованных допущений и смелых гипотез о степенях родства и некоторых малоизвестных науке подробностях анатомии мифологических существ - персонажей народного фольклора, - но форма, форма! Поэт, вздохнул Гурьев. Мне опять повезло.
– Ты иссяк? - поинтересовался Гурьев, когда Шульгин сделал паузу для забора воздуха.
– Да ты что?!? - оскорбился Шульгин. - Да это ж так, разминка! Щас я…
– Стоп-машина. С этой минуты - такие слова произносятся про себя. А лучше - вообще не произносятся. Постепенно изымаются из обращения. Знаешь, откуда матюги взялись?
– Знаю. От татар.
– Сам ты от злых татаровей, - беззлобно усмехнулся Гурьев. - Матерщина - матерные слова - это проклятия, имена бесов. И человек, произносящий эти слова, особенно - попусту, автоматически призывает этих бесов на себя, своих детей и свой род. Материться - значит уничтожать разум и здоровье. Как своё, так и тех, кто эти ругательства слышит. Матерщина, Денис - это оружие. Страшное оружие. А оружие вынимают, чтобы убить. Вот, например, приходят наши красавцы за девочкой, - а тут вылетает из-за острова на стрежень товарищ Шульгин, и: та-та-та! та-та-та! та-та-та! Это есть боевое применение тонкого инструмента. И мне нравится. Как ты выражаешься: приходи, кума, любуйся. Так что - язычок-то прикуси до поры. Вопросы?
– Так ты - это?! - обалдело уставился на него Шульгин. - Правда, учитель, что ли?!
Сталиноморск. 28 августа 1940
Оставив Дашу с физруком и строго-настрого наказав звонить, в случае чего, Завадской - телефон Чердынцеву полагался по служебной надобности - Гурьев, хотя и с опозданием на целых десять минут, всё же угодил на званый обед.
Завадская провела Гурьева в комнату. Пушистая полосатая кошка выпрямилась при его появлении на диване и удивлённо сощурила на гостя зелёно-серые глаза с вертикальными щёлками-зрачками, - яркое солнце широким потоком света заливало комнату через большое окно в шесть стёкол. Прочитав кошкины нехитрые мысли, Гурьев улыбнулся. Мурка, успокоенная его "поглаживанием", опять улеглась, мгновенно свернулась калачиком и затарахтела довольно и мирно. Кажется, хозяйка не придала значения эволюциям своей любимицы. Ну, это и к лучшему, подумал Гурьев. И улыбнулся снова.
– Садитесь прямо к столу, голубчик, Вы как раз вовремя! И чувствуйте себя, как дома.