Дедушка Мазай громко сглотнул и, засновав головой так, словно она была приделана к челноку швейной машинки, испарился. Гурьев, посмотрев секунду на дверь, шевельнул бровями и взялся, как ни в чём не бывало, за газету. И, лишь заслонившись от женщины бумагой, прищурился, увидев почти наяву, как кондуктор, рухнув на шконку в своей конуре, трясущимися руками накапывает себе в стакан камфару. Стукач в трауре. Бог ты мой, как же мне это надоело. А ведь это всё придётся разгребать, разгребать. Нельзя же просто убить их всех. Или можно?
Девочка всё это время тихо, как мышка, возилась в уголке с маленькой тряпичной куклой, судя по всему, самодельной. Женщина первой нарушила тишину:
– Что же вы так газетой увлеклись, товарищ следователь? Что у вас там дальше по плану - случайное знакомство? Давайте, не стесняйтесь!
Гурьев вздохнул и понял: дочитать "Известия" он сможет только вечером. Если сможет вообще. Ты правильно угадала, милая, я умею приказывать, подумал он. А приказывать у нас может только тот, у кого есть власть. Никому даже в голову не приходит, что и обычный человек должен уметь приказать власти оставить его в покое. А если она не захочет - свернуть ей шею ко всем чертям.
– У вас есть выбор? - спокойно спросил Гурьев, медленно и аккуратно складывая газету.
– Что?! - голос женщины сорвался. Он увидел, как задрожали её руки, и как на побледневшем лбу мгновенно выступили капельки пота.
– Я спрашиваю, какой у вас есть выбор? - повторил Гурьев, по-прежнему не повышая тона. - Даже если я и в самом деле следователь. Что это меняет в нашей ситуации? Поверьте, ровным счётом ничего. Вот совершенно. Кто у вас там? Муж?
Конечно, она поняла, о чём он. Кивнула и съёжилась. Гурьев на миг прикрыл глаза. Ни у кого из нас нет выбора, подумал он. Ни у кого. Это лишь кажется, будто ты высоко и у тебя есть выбор, - ещё и потому, что ты высоко. На самом деле всё не так. Очень давно нет у нас выбора. Может, он и был у нас раньше. А теперь - весь вышел.
– Ну, будет, - он опять вздохнул и посмотрел в окно. - Извините, если я вас напугал. День такой выдался. Никакой я не следователь. Я учитель. Еду на работу в Сталиноморск.
– Довольно глупо, между прочим, придумано, - вскинулась вдруг женщина, и Гурьев услышал в её голосе истерические нотки. - Да какой же вы учитель?! Вам… Вы… Вон какой… Да видно же… Сразу же всё видно! А в Сталиноморске у меня мать живёт… Господи, Господи, как же это…
Женщина прижала кулачки к щекам и зажмурилась. И слёзы, которые Гурьев никогда не мог переносить, так и брызнули у неё из глаз.
Ох, женщины, грустно подумал Гурьев, всё-то вы чувствуете, хорошие вы мои. Учитель. Наставник заблудших. Всё видно, да? Так-таки прямо и всё? Распустился. Дисквалифицировался. Раньше кем угодно мог притвориться - хоть японским богом. А теперь - сразу видно. Сразу видно: хочу - убью, хочу - помилую. Советский начальник. Это была с самого начала очень глупая идея - ехать поездом. С самого начала. Надо было лететь - как обычно. До самого места. Почему, почему?!
– Мама, я кушать хочу, - вдруг сказала девочка, пододвигаясь поближе к женщине. - Дай мне хлебушка…
– Катюша, потерпи, солнышко, - женщина словно опомнилась, быстро провела мысками ладоней по скулам, ловко, привычно взяла дочь на руки. - Потерпи, золотко, ладно? Приедем к бабушке, она нам пирогов испечёт…
– А пироги вкусные?
– Вкусные, вкусные. Потерпи, ладно?
– А мы далеко ещё до бабушки поедем?
– Нет, лапонька, недалеко. День да ночь, сутки прочь. Да, маленькая? Потерпишь? Ты ведь у меня умница, доченька моя золотая, да?
Девочка, вероятно, очень хотела, чтобы мамочка похвалила её, но голод был куда сильнее желания быть хорошей и умной. Катюша негромко захныкала с опаской посматривая на дядю, которого мама назвала страшным словом "следователь".
Гурьев взялся рукой за горло, в котором в этот момент что-то еле слышно пискнуло - давя этот писк, Гурьев негромко кашлянул, поведя головой из стороны в сторону, - и, сохраняя вид весёлого безразличия, вышел из купе.
Если я убью его когда-нибудь, подумал Гурьев, то вот именно за это. Ни за что другое. Он замер, вцепившись в поручень под окном. Когда всё кончится, я его убью. Или всё-таки не стану? Ведь я же дал слово. И я никогда не обещаю того, чего не могу. И всегда могу то, что обещаю.
Он оглянулся, зашёл в туалет. Поморщился от неистребимого аммиачного амбре и решил, что заставит дедушку Мазая драить очко без перерыва как минимум до Харькова. Посмотрел в зеркало, достал расчёску, пригладил волосы, - видом своим остался вполне доволен. Плотно затворив за собой дверь, Гурьев зашагал в направлении вагона-ресторана.