Вечером пришли гости – Городецкий, Герасименко и сам Вавилов. Инструктаж Городецкого произвел на Полозова сильное впечатление, а вручённое ему Вавиловым удостоверение внештатного сотрудника – такие же удостоверения получили Гурьев и Мишима – довершило картину полного и окончательного разгрома. Встряхнувшись, как после удара волны, он спросил:
– И после всего этого… Вы считаете, что у нас есть какието шансы на успех?!
– Шансы есть всегда, – Городецкий оглядел присутствующих. – Величина этих шансов может быть разной, но шанс всегда есть. И его тем больше, чем внимательнее вы отнесетесь к моим разработкам. Договорились, Константин Иванович?
– Да. Можете на меня положиться.
– Варяг. Насчёт документов.
– Я взял на контроль этот вопрос, Гур. Всё будет в цвет.
– Спасибо.
– Сочтёмся, – просиял Городецкий и поднялся. – Так что – по коням. Завтра в восемь жду вас всех на Петровке.
Сыщики ушли, и Мишима знаками велел Гуру уложить моряка ночевать. Когда с этим было покончено, Гурьев вернулся на половину Мишимы и опустился на татами напротив учителя.
– Теперь слушай внимательно, Гурочан.
Мишима закончил говорить. Гурьев сидел перед ним, боясь жестом или взглядом выдать обуревавшее его смятение. Наконец, справившись с собой, он проговорил:
– Я должен быть твоим кайсяку, учитель?
– Нет, – спокойно отверг его догадку Мишима. – Я всё сделаю сам. Это гири.
– Это… неправильно, сэнсэй, – Гурьев поднял на Мишиму глаза, в которых сверкнули слёзы.
– Это правильно, мой мальчик, – ласково сказал Мишима, дотрагиваясь до его руки. – Это самое правильное, что мне следовало сделать в жизни, чтобы моя карма стала совершенной, Гурочан. Мой гири перед твоей семьёй будет, наконец, исполнен, и мой дух будет готов к новому воплощению. О чём ещё может мечтать буси?
– Варяг будет в бешенстве.
– Это его карма, – Мишима на мгновение прикрыл глаза. – Я всё продумал. Варяг станет героем, и получит шанс исправить то, что так стремится исправить.
– Как, сэнсэй?!
– Ты узнаешь это чуть позже.
– Обещай мне одну вещь, сэнсэй, – тихо попросил Гурьев.
– Какую, Гурочан?
– Я не знаю, что там, по ту сторону. Никто не знает… Присматривай за мамой, ладно? Пока я… Здесь.
– Обещаю. А теперь ступай и принеси мои дайшо. Нам нужно многое обдумать вместе.
Москва. Май 1928
Мишима разбудил Гура и Полозова в пять утра. Моряк с изумлением наблюдал за зарядкой, которую делали Мишима и Гурьев, показавшуюся ему ритуальным танцем. Особенно если учесть, что упражнения имели место на свежем воздухе – на крыше. После завтрака Мишима заявил не терпящим возражений тоном:
– Вам серьёзно нездоровится, Константин Иванович. Мы с Гуром станем вас лечить, и вы, будьте любезны, не возражайте.
– Горбатого, как известно, могила исправит, – криво усмехнулся Полозов. – Возражать? Помилуйте. Мне и самому страсть как любопытно.
Мишима, как заправский врач, минут десять обстукивал Полозова со всех сторон пальцами и мял ладонями, подолгу пробовал пульс, вертел со спины на живот и обратно, – моряку ничего не оставалось, как только покряхтывать. Время от времени Мишима давал Гурьеву поучаствовать, резко задавая вопросы пояпонски и внимательно выслушивая ответы. Наконец, он выпрямился:
– Не так ужасно, как я полагал. Можно попробовать.
– Простите, Николай Петрович, – удивился Полозов – Нам разве…
– Сегодня вы останетесь дома и будете выполнять мои указания, – ласково проговорил Мишима. – Завтра, если я сочту ваше состояние подходящим, мы поговорим о дальнейшем.
И он снова отрывисто заговорил с Гуром пояпонски.
Закончив под руководством учителя ставить иглы, Гурьев осторожно похлопал мало чего соображающего моряка по плечу:
– Ну, вот, Константин Иваныч. Первый сеанс. Сорок минут полежите, потом я сниму иглы, и мы откланяемся. Мы с Николаем Ивановичем не чародеи, конечно, но вам потребуется немало сил в ближайшее время. Поэтому сделайте одолжение, не ропщите и не хорохорьтесь, чахотка – штука более чем серьёзная и требует соответствующего отношения. Договорились?
– Да куда уж теперь деваться, – пробормотал Полозов, морщась от странных ощущений в тех местах, где из него торчали длинные иглы с круглыми головкамибусинами, – красными, чёрными и белыми. – И что же? Неужели помогает?
– Обязательно, Константин Иванович. Обязательно.
* * *
В комнате отдела царила несуетливая атмосфера настоящей работы, когда никто не мельтешит понапрасну и где каждый сотрудник отлично знает свой манёвр. Мишима осмотрелся и, судя по всему, остался доволен увиденным. Гур вздохнул немного свободнее.
– Все собрались? Ориентирую, – Городецкий подошёл к огромной карте Москвы, распластавшейся на стене комнаты. – Бердыш с Колумбом. Прокачиваете жмура. Полную картинку я хочу видеть не позднее завтрашнего утра. Сегодня можете в отдел не заглядывать, ничего интересного не предвидится. Богомол. Обход соседей. Старик, я на тебя надеюсь, ты знаешь. Пластун и Лесной. Поработайте по нашим хитрованцам. [126]Есть большая и серьёзная уверенность, что это полная пустышка, но пузыря пускать мы не имеем права, так что, ребята, – мелкой рысью, в общем. Гур и Учитель. Вы свой надел знаете, мы ещё вчера с вами всё обсудили… А где Минёр?
– Будет через два дня, – лаконично ответил Мишима.
– Ладно, – Городецкий кивнул. – Поехали дальше… Драгун и Сотник. Вы оба – в резерве, безотлучно при Бате. Батя отвечает за общие конструкции, я, как всегда, занимаюсь всякой ерундистикой и прикрытием. Документы, оружие? Вопросы есть?
– Нет, – ответил за всех Герасименко и поднялся. – По коням, хлопцы.
Сыщицкая работа показалась Гурьеву странно знакомой. Очень уж многое удивительным образом походило на то, чему он учился долгие годы у Мишимы. Вавилов выслушал его, улыбнулся скуповато:
– А чего ты ожидал, сынок? Сыск – не искусство, не волшебство. Работа как работа. Занудная даже, можно сказать. Это только в книжках хитромудрые умники по кабинетам страшные злодейства дедукцией разгадывают. А у нас всё просто, как в жизни: люди, люди, ещё раз люди. Ничто не происходит в полной пустоте. Всегда ктото видел, чтото слышал, гдето был… В сто мест сразу сыскарю успевать приходится. Волка ноги кормят – так и мы. Работаем. Такие дела.
– Так просто?
– Не просто, – взгляд Вавилова ощутимо потяжелел. – Уж очень многие нам не верят. Не верят, что мы людей защищаем. Тяжело, морально тяжело, в первую очередь, когда граждане считают власть и нашу, родную рабочекрестьянскую милицию едва ли не более страшными врагами, чем любые бандиты и супостаты, когда никакой системы учёта людского не существует, [127]когда… Миллион причин всяких, когда да отчего. А работатьто надо. Только делом чтото доказать можно.
Москва. Май 1928
– Ну что, Гур? Чтонибудь уже выяснили? – Ирина смотрела на него, и сердце её стучало тяжело и надсадно. Какой он сделался… чужой, подумала она. Чужой. Взрослый совсем. Решил уже всё. Решил и запечатал. Как же он так может? Что же это такое?!
Гурьев словно очнулся:
– Выяснили. Пока ничего утешительного. Ясно уже, что не бандиты это никакие.
– А… кто?!
– Догадайся, Ириша, – Гурьев нехорошо улыбнулся.
– Я не понимаю.
– И я не понимаю, – он вздохнул. – Ничего не понимаю, признаться. Такие сложности, такой шум. Зачем? Чего ради? Не понимаю.
– Что ты будешь делать?
– Разбираться дальше.
– Я не об этом, Гур. Ты ведь понимаешь, правда?
– Я не знаю, – он угрюмо посмотрел в окно. – Не знаю пока, Ира. Я не стану об этом думать, пока не выясню всё, что можно. Кто и зачем.
– А я?
– Документами на выезд один мой новый знакомый занимается. На следующей неделе ваши паспорта будут готовы.
– Как?!
– Обыкновенно, – Гурьев пожал плечами. – Это для тех, кто с парадного ходит, такие дела месяцами тянутся. А для своих, которые через задний двор шастают, всё очень быстро обтяпывается. Раздва – и в дамках. Пойдём, надо твоих родителей проинструктировать.