— …и указ сей распространить по всему Падашеру, в назидание и вразумления нерадивых ради, — торжественно завершил чтение чиновник, скрутил свиток и отдал его незаметно подошедшему начальнику тюрьмы. Тот с поклоном принял указ, заверив, что всё будет незамедлительно приведено в исполнение. На Джамину вновь не обратили внимания. Её уже словно и не существовало, она не воспринималась, как живой человек. Вещь, относительно которой имеется указ Правителя. Только указ и имел значение.
Возможно, это было правильно. Возможно, жизнь и смерть — лишь слова, смысл которых ускользает даже от самого пытливого взора… Но смириться с этим оказалось невероятно сложно.
Надзиратель, повинуясь повелительному кивку начальника тюрьмы, вновь дёрнул за кожаный шнур, принудив Джамину упасть на колени. Только теперь на неё поглядели.
— Если ты, — медленно начал начальник тюрьмы, — покаешься и признаешься в содеянном, то всё произойдёт здесь и сейчас. Быстро. Ты не отведаешь стыда, который чувствуют во время публичной казни.
На краткий миг Джамине захотелось сдаться. Оставить в прошлом все обиды, прийти к Умбарту — Хозяину мёртвых с чистым сердцем, не тая ни на кого зла. Но… тогда пришлось бы солгать. Признать то, чего не было.
Джамина покачала головой:
— Нет. Я невиновна.
— Что ж, — начальник тюрьмы очень демонстративно пожал плечами, — как знаешь. Отправляйте её. И разошлите гонцов, чтоб прочли указ на всех городских площадях.
— Слушаюсь, — раздалось сразу с нескольких сторон. Видимо, служащие тюрьмы стояли где-то рядом в ожидании распоряжений, просто Джамина, поглощённая собственной бедой, их не заметила. Девушка хотела было оглядеться, но в этот миг за шнур дёрнули, понуждая её встать и последовать за надзирателем. Ворота тюрьмы со скрипом распахнулись, и за ними Джамину ожидала грязная клетка, водружённая на телегу.
— Туда, — грязный палец надзирателя ткнул в сторону узкой дверцы. Джамина еле смогла протиснуться сквозь неё и всерьёз задумалась: а как быть толстым приговорённым? Для них имеется специальная клетка? Или в тюрьме все худеют до состояния скелетов?
Дверца с лязгом захлопнулась. Скрипнул ключ в замке.
Телега, запряжённая двумя невозмутимыми волами, нещадно скрипела и подпрыгивала на каждом ухабе. Стражники не делали ничего, чтобы предотвратить это — напротив, подхлёстывали волов и вслух делали ставки на то, свалится пленница или нет. Чтобы не упасть, Джамине пришлось крепко вцепиться в прутья клетки, в которой её везли на казнь. Пальцы побелели от напряжения.
Что ж, вот и пришёл конец всему. Да будет так.
«Да будет так», — хотела прошептать Джамина, но пересохшие губы не слушались. Может, и к лучшему: девушка не знала, сможет ли сохранить достоинство во время казни. А если молчать, если сохранить силы для одной лишь фразы — «я невиновна!» — то, возможно…
На самом деле Джамине хотелось визжать, забиться вглубь клетки, обхватить себя руками и выть, раскачиваясь взад-вперёд. Разумеется, ничего подобного она не могла себе позволить. Достоинство — единственное, что ей оставили, остальное уже давным-давно было растоптано и уничтожено. Но если вести себя на казни достойно, то, возможно, кто-то задумается… кто-то поверит ей…
Солома, валявшаяся под ногами на полу клетки, пропиталась чужими потом, кровью и мочой. Эта клетка видела немало людей, отправлявшихся в последний путь, и все они вели себя по-разному. Джамина не любила бывать на публичных казнях, но пару раз всё же присутствовала. Один заключённый бился о прутья так, что едва не проломил себе голову — может, он именно это и пытался сделать? — другой же скулил и умолял пощадить его. Она так не поступит. Она сохранит достоинство. По крайней мере, до тех пор, пока боль не вывернет её наизнанку. А дальше… дальше случится, как случится.
Джамина не лгала себе: она боялась боли, боялась куда сильней, чем даже неизбежного унижения. Всё-таки Кайл был прав: в подобные минуты животные чувства подчиняют человека, и ему хочется только жить. Жить любой ценой.
Но человек тем и отличается от зверей, что может контролировать себя. Или хотя бы пытаться это делать.
Людей на пути следования телеги было немного, однако они вели себя по-разному. Кто-то отворачивался от клетки с приговорённой, кто-то делал жест, отгоняющий злых духов, кто-то плевал в сторону Джамины, но большинство просто глазело с жадным любопытством. Упитанный маленький ребёнок дёрнул мать за юбку, заверещал что-то невразумительное, и женщине пришлось присесть, заворковать успокаивающе. Кажется, малыш хотел посмотреть на казнь, а мать торопилась по своим делам. У черни мало развлечений, подумалось Джамине, и на казнь они ходят, как знать на праздничные собрания. Может, перед глазами этого ребёнка прошло уже немало приговорённых?