– Долгая история… Буду я полночи тебе её рассказывать! Можно подумать, больше нам заняться нечем. Давай отложим на завтра. Я приду пораньше…
Что же это за история такая, если я уже третий подход делаю, а вес взять никак не могу. То есть Федька ушел в глухой отказ. Хорошо же, я тоже ничего ему рассказывать не буду!
Никогда не говори: не буду. Потому что рассказывать пришлось. Вернее, пересказывать. И о разговоре с Бойко, и о том, как я вернулась домой, а там уже стоит контейнеровоз, и грузчики ждут моих указаний.
Не рассказала я только про посещение магазина Бойко. И про те импортные тряпочки, что я там купила. Рассудила, что, в конце концов, Александр Игнатович мне не чужой. Он любил мою тётку, и вполне понятно его желание сделать мне приятное. А то, что он отнёс меня к разряду почётных гостей… Почётная и есть. Я могла быть его родственницей, если бы в своё время Олимпиада Киреева снизошла к его чувствам.
Так я себя успокоила, потому что мне надоело терзаться укорами совести, клеить ярлыки и прочее. Симпатичный мужчина подарил мне кое-что из вещей… как жалко, что рядом со мной не оказалось моей верной подруги Оли. Она смогла бы подвести под его широкий жест куда более основательную базу.
Я даже уверена, что она бы сказала примерно так: «Мужчина должен быть счастлив уже от того, что женщина обратила на него благосклонный взгляд. Позволила сделать ей подарок. От этого всем приятно: и ей, и ему. Тот, кто делает подарок, вырастает в собственных глазах. То есть мужчина растёт с помощью женщины. А раз так, чего косоротиться и разыгрывать из себя бесполое существо!»
Вроде мы дружим с Олькой сравнительно недолго, всего три года, а как, однако, глубоко въелась в моё сознание её философия. Может, потому, что с ней удобнее жить?
Мимо меня в ванную проследовала Лера. Кивнула:
– Доброе утро!
– Приведешь себя в порядок, завтракать приходи, – сказала я ей вслед.
Фёдор опять предупредил меня, чтобы я из дома никуда не ходила.
Он думает, я захочу гулять по районному городу Ивлев и знакомиться с местными достопримечательностями? Надо будет спросить о том у Леры – что здесь можно посмотреть такого, чего нет в наших маленьких южных городах?
Или остаться необразованной в плане краеведения и провести день в квартире Михайловских?
Женщине в доме всегда найдётся работа. Я стала увлеченно приводить в порядок квартиру, в которой жили близкие мне люди. Потом, когда я уеду, у них будет возможность лишний раз меня вспомнить.
Начала я с того, что стала протирать хрусталь в серванте – его было откровенно мало. Отчего я не подумала об этом, когда упаковывала в стружки – люди Бойко побеспокоились даже об этом! – тёткин хрусталь. Если бы я так не торопилась, сейчас могла поставить хотя бы часть из него в этот сервант… Кажется, я теперь всё время буду говорить если бы…
Постепенно работа увлекла меня, и я стала потихоньку напевать, потом петь всё громче, прямо соловьем заливалась, так что даже не сразу расслышала телефонный звонок. Не сомневаясь, что звонит соскучившийся Федор, я схватила трубку и услышала:
– Лариса Сергеевна?
– Это я. – У меня почему-то сразу охрип голос. Я не имела знакомых в Ивлеве, кроме Михайловских, и потому услужливый внутренний голос сразу предположил: звонит кто-то из выживших бойцов окружения Далматова. Хотят занять принадлежащий им дом.
– С вами говорит… знакомый Александра Игнатовича.
– Бойко? – почему-то решила уточнить я.
– Бойко. Он в больнице. Очень плох. Хочет вас видеть.
– Меня? Почему меня? Мы с ним встречались всего один раз. Что ему от меня надо? У нас с ним не может быть никаких дел! – Я запаниковала. – Ехать в Костромино? Я не поеду!
– Никуда не надо ехать. Он здесь, в ивлевской больнице. Нельзя отказывать в последней просьбе умирающему.
Ну чего я запричитала? То была отчаянно храброй, чуть не поехала к дому Далматова, когда там началась стрельба, а тут в больницу боюсь ехать?
– Хорошо, – по возможности спокойно согласилась я, – скажите мне, куда подъехать? Где он лежит?
– Вас отвезут. Через десять минут за вами заедет машина.
Позвонить Фёдору и сказать о звонке? Но он наказал мне сидеть дома и сейчас скорее всего повторит то же самое. Отчего-то я была уверена, что на него не подействует даже то, что я собираюсь ехать у смертному одру. И умирает человек, который не сделал мне ничего плохого… А вообще, чего этот Фёдор мною распоряжается? Мы пока не муж и жена, я вполне свободный человек!
Я вдруг вспомнила, о чём говорила недавно Ольга в наших очередных рассуждениях на тему любви:
– Любовь – это разновидность несвободы. Любящий человек уже себе не принадлежит.