Я поняла, что это он так пошутил. И наверное, представил, как я буду ходить к нему, когда всё будет напоминать мне о смерти соседки Лиды…
По лицу умирающего прошла судорога. Я склонилась к нему совсем близко. Он шептал:
– Иди… Трудно мне… Отца Афиногена позови.
Я наклонилась и поцеловала его в щеку. Не из-за магазина, конечно, а потому, что искренне сочувствовала его неудавшейся жизни, в которой немалую роль сыграла моя погибшая родственница.
Выйдя в коридор, я взглянула на по-прежнему стоящего у двери моего сопровождающего и только теперь поняла, что мне показалось странным в его одежде. Тогда от волнения я не сразу сообразила. Мужчина был в рясе. Священник. Интересно, Бойко всегда был верующим или только на смертном одре приобщился? Наверное, всех злодеев в конце жизни тянет к покаянию.
– Александр Игнатович вас зовёт, – сказала я отцу Афиногену, отдала ему халат и пошла к выходу.
Я хотела было пойти пешком, но задняя дверца стоящего у входа «форда» распахнулась, и мне пришлось волей-неволей сесть в машину. Рядом – я его сразу узнала – с Сергеем Шуваловым. Машина тронулась с места, и он протянул мне папку с документами:
– Здесь все по вашему магазину.
– Не нужно мне никакого магазина! – попыталась я откреститься.
– Это несерьезно, – сказал он. – Вы как капризная девочка. Полистайте, посмотрите. Александр Игнатович ничего не делал просто так. И был уверен, что магазин вам пригодится. Когда наружка доложила ему, что Михайловский остался у вас ночевать, он сказал: «Не знаю, как насчет дома в Костромино, а в Ивлеве, похоже, Лариса Сергеевна осядет…»
– Да как вы смеете! – возмутилась я. – Вмешиваетесь в мою личную жизнь, следите! Наружка! У вас что, шпиономания? Я свободный человек, никому ничего не должна и никому ни разу в жизни не перешла дорогу…
– Это вы так думаете, – спокойно отозвался он, словно только что я не произнесла речь по поводу нарушения прав человека.
– Вы считаете, что я заблуждаюсь?
– В нашей стране нельзя быть абсолютно свободным, – как-то грустно сказал он и добавил: – Могу уточнить: вчера, во второй половине дня, наблюдение сняли.
– И на том спасибо.
– Не за что… Вообще-то Александр Игнатович нас ругал: не наблюдение, а охрана! «Вы не должны допустить, чтобы и с Ларисой что-то случилось!..» Но видно, такие мы вот тупые солдафоны. «Наружка» говорим. У меня помощник – бывший мент, вот мы все и нахватались…
Он посмотрел на мое неприступное лицо и отчего-то вздохнул.
– Молодость безапелляционна. Вы уже все про себя решили, всё о нас, бедных, знаете, не так ли?
Я на мгновение заколебалась. Ну, знаю. И не только я. Вон Фёдор небось не отстанет от них, пусть хоть Бойко и умрёт.
Шувалов не стал больше выяснять со мной отношения, а протянул мне визитку:
– Мои телефоны. По всем вопросам, связанным с поставкой товара, можете обращаться ко мне. Я должен буду провести с вами несколько консультаций. Это указание Александра Игнатовича. Конечно, бесплатно.
– В воскресенье я возвращаюсь домой, – сказала я.
– Насовсем? – По его лицу скользнула словно гримаса: мол, говори-говори, а вернёшься обратно как миленькая. – Неужели трехдюймовые глазки Фёдора Михайловича не зажгли огонь в вашем сердце? Напрасно, Лариса Сергеевна, вы бросаетесь таким мужчиной. Поверьте мне, как человеку, который прошёл Россию от Читы до Бреста и всякого повидал, Михайловский – незаурядный человек.
– «От Москвы до Бреста нет такого места, где бы ни скитались мы в пыли!» – речитативом пропела я.
– Похоже, – кивнул он, – но я не нарочно. Так получилось.
Дух недоброжелательства в салоне машины сгустился до осязаемого, причём на первый взгляд причин для неприязни вовсе не было.
Глава семнадцатая
– А ведь вы меня не любите, – неожиданно для самой себя сказала я. – Вы невзлюбили меня с первого взгляда. Только не пойму, за что?
– Я вас невзлюбил? – изумился Шувалов. – Но с чего вы это взяли?
– Вы всегда так разговариваете со мной, будто я – какая-то недостойная женщина. Словно даже с брезгливостью. Можно было бы подумать, что это из-за связи с Михайловским, но мы с вами увиделись ещё до того… До того, как Михайловский у меня остался!
Чем дольше я говорила, тем больше заводилась. Теперь я была уверена в откровенной неприязни Шувалова, и отчего-то мне это было небезразлично. У меня в жизни ещё не случалось такого, чтобы мужчина относился ко мне с явной неприязнью. Что он обо мне думает? Что я ему плохого сделала? Разве Федор женат? Или я замужем?
В общем, неожиданно для себя я заплакала. Зарыдала. И мне самой это казалось совершенно необъяснимым. Я рыдала так горько, что Шувалов, кажется, испугался.