Но какую-то же роль он при Далматове исполнял!
– Скажите, а из той, вчерашней, заварушки кто-нибудь ещё, кроме вас, спасся? – спросила я.
– Никто, – уверенно сказал он.
– Но может, насчёт того человека, которого опасаетесь, вы всё придумали? Он, как и другие, считает вас погибшим?
– Он уже меня искал. Ходил по моим друзьям, спрашивал: не появлялся ли я у них?
– А почему? Вы что, у него даму сердца увели?
– Хуже. Я увел у него деньги. Точнее, у него и его товарищей, – выпалил он, наверное, сгоряча, потому что потом опомнился и каменно замолчал.
У меня неожиданно даже руль в руках вильнул. Значит, деньги всё-таки были? И умный Михайловский всё правильно вычислил? Но я уже не хотела ничего знать. Я и так была переполнена этими знаниями, и тайнами, и следами из прошлого! Хватит! Но это я вскричала про себя, а успокоившись, вслух всё же спросила:
– А как случилось, что они оказались в ваших руках? Вы – казначей?
– Я особа, приближенная к императору, – мрачно отозвался он.
Казалось, Герман не станет больше ничем со мной делиться, а он, выходит, просто жаждал обрести такого внимательного и посвященного в обстоятельства слушателя, как я.
– Этот Бойко… Я даже не ожидал, что он вот так встанет во весь рост и пойдёт на нас… Чистый Матросов, ей-богу!
– А где вы были?
– В доме, конечно. Он шёл, размахивал пистолетом и кричал: «Жорка, выходи, твой час пришёл!» В этот момент люди с обеих сторон перестали стрелять. Георгий Васильевич на его крик откликнулся. Тоже вышел на крыльцо и спросил так буднично, как будто к нему в гости пришёл старый товарищ: «Чего тебе надо, Санёк?» А Бойко и говорит: «Это тебе за Липу!» Да как бабахнет. Прямо сотнику в лоб. Жора – брык с копыт! Только головой ступеньки просчитал. Мы офигели…
– То есть вы от Бойко такого не ожидали?
– Само собой. Я разозлился не знаю как. Помню только, заорал: «Ах ты, козёл!» И тоже выстрелил. Не в лоб; конечно. Я вообще впервые в человека стрелял. Он тоже упал, и тут как началось. Стали стрелять, гранаты бросать. В кухне одна как взорвалась. Я туда помчался. Думал, может, ранило кого. Оказалось, оба официанта наповал. Причем одному, кстати, тоже светловолосому, так черепушку разворотило, не узнать. Я и подумал… В общем, снял с него пиджак малиновый, на палец ему свою печатку золотую нацепил да как сиганул через черный ход. У нас ведь на такой случай всё было предусмотрено. И как отходить, и что брать с собой… Но сотника убило, и, кроме меня, кажется, никто не спасся.
– Ну вот, вы уже и говорите – кажется, хотя недавно утверждали точно.
– Да у нас-то и народу в доме мало было: два телохранителя Жорика, два официанта да охранник у ворот. Ребята из сотни как назло кто в патрулях, кто на картошке. Те, что женатые. Смешно, такие бабки имеют и картошку продолжают сажать. Хотя, с другой стороны, эта пресловутая картошка, возможно, жизнь им спасла… Считаешь меня трусом?
– Ничего такого я не считаю, – устало пробормотала я.
А, впрочем, сама напросилась! Хотелось, видите ли, узнать конец истории. Конец – он и есть конец. Всем… Однако, что этот Герман везёт в своей сумке?
– Надеюсь, у вас там не оружие? – сварливо спросила я.
– Что вы, зачем же мне возить оружие? – Он как болванчик помотал головой. – В сумке у меня деньги.
И опять руль едва не вырвался у меня из рук.
– Вы хотите сказать…
И я замолчала, потому что продолжение, домысленное мной, казалось невозможным. Если сумка такая тяжелая и деньги в ней не металлические, а бумажные…
– Сколько же их у вас?
– Три миллиона долларов.
Ну что он врёт! Да ещё с такой серьезной миной. Три миллиона. Кто бы его отпустил из города с такими деньгами? И откуда они у него?
– Вы увезли из города ваш сотниковский – или сотенный – общак? – всё же спросила я. Конечно, я сразу догадалась, о чём он говорил, просто себя успокаивала: а вдруг я ошибаюсь?
– Общак – это у воров, – холодно поправил Герман.
– А вы, значит, борцы за справедливость? Антитеррор! Я в курсе. Только вот что об этом думают ваши остальные сподвижники? Те, которые во время генерального сражения и вашего бегства находились в патруле и на картошке. Сколько их?
– Пятьдесят восемь человек, – нехотя ответил Герман, хотя я была уверена, что он вообще не станет отвечать. – Если точнее, осталось пятьдесят три.
– И все они отказались от своей доли?
– Они ничего об этом не знают, – несколько неуверенно проговорил Герман.