Иду слегка пошатываясь по обледенелой мостовой, качаясь от резких порывов ветра, совсем как пьяный. Перед глазами белая пелена, словно мордой в молоко макнули. Как же я не хочу ТУДА идти. Это все равно, что растоптать последние остатки еще не скорчившейся в болезненных судорогах гордости. Но выбора особого не вижу. Загнуться посреди улицы или в подвале очередной ночлежки - не хочу. Поэтому терпи, Ян, просто закрой рот, натяни на раскрасневшуюся от мороза и температуры морду приветливое выражение лица...
Шарахаюсь в сторону, увидев в идеально начищенной витрине магазина свое отражение. Окей, просто убери этот глумливый оскал и прикинься пуськой. Волосы разметались в разные стороны, шапка лежит в кармане, холода все равно уже не чувствую, лихорадит. Светлые волосы отросли и в творческом беспорядке разлетаются на ветру, плечи поникли, взгляд пылает, и этот румянец... да, стоит прибавить ходу.
Свернув в очередной переулок, торможу на месте. Привычно улыбаюсь, на самом деле быстро прикидывая пути к отступлению. И надо было мне пойти именно здесь?! Ругаю себя всеми известными и только что придуманными словами. Ян, ты влип!
Сет стоит на противоположной стороне улицы, как всегда великолепный, идеально выглаженный и до неприличия свежий, в то время, как я еле держусь на ногах.Красивое лицо закрыто воротом дорогого пальто, не позволяя рассмотреть аристократические черты лица, но мне и не нужно, я и так знаю, что он ухмыляется. Руки скрещены на груди, будто и вовсе не мерзнут на таком морозе, и мне почему-то кажется, что он неестественно горячий, словно пылает изнутри.
Сет смотрит на меня пристально, изучающе, будто проверяет: все ли на месте. Разочарованно мотает головой, взгляд темно карих-глаз не разобрать, слишком большое расстояние разделяет нас. Выкидывает окурок, наверняка, дорогой сигареты в урну неподалеку, что-то говорит своим ребятам, ловко выбирающимся из теплого салона авто. На уголовных мордах отчетливо прослеживается недовольство и ненависть ко мне. И мне бы бежать, скрыться, исчезнуть, но я стою на месте, словно придавленный его нечитаемым и холодным взглядом.
Его победная улыбка, когда ребятки уже стоят напротив меня, ожидая, когда поток автомобилей стихнет и они смогут перебраться на мою сторону улицы. Весело тебе, милый? Не иначе как в приступе идиотизма, чудом не выбитого из меня, вскидываю голову, гордо расправив плечи и выставив вперед средний палец, подмигиваю ему и круто развернувшись на сто восемьдесят градусов резво стартую с места. Слышу за своей спиной сдавленное ругательство, чьи-то маты, возможно прохожих, которых по неосторожности роняют мои преследователи. Сет не побежит, нет - слишком гордый, а вот шавки его должны выполнить приказ.
Знаю каждую улочку, каждый закоулок этого района. Два поворота налево. Поскальзываюсь, но чудом удержавшись на ногах, прибавляю хода. Ворот куртки расстегнут, воздуха не хватает, легкие огнем горят - не продохнуть. В измученном организме не остается сил, бегу лишь на чистом адреналине и инстинкте самовыживания. Я справлюсь, я сильный... Главное, самому в это верить.
Не оборачиваюсь назад, никогда не оборачиваюсь. Будь что будет. Пока есть силы бежать, пока в ногах есть твердость - я буду стремиться вперед, не видя преград. Потому что надо! За меня мою шкуру спасать никто не будет. Да и не надо это никому...
Еще два поворота, залетаю в арку, затихаю, жду. Ну, где вы? Минут двадцать уходит на то, чтобы убедиться, что хвост отстал. Придерживаясь за стену, выбираюсь из своего укрытия, радуясь наступившим сумеркам. Словно город участливо прикрывает пологом ночи своего непутевого сына. Что ж, спасибо, ночь уже не раз спасала мою жизнь.
Пару кварталов вниз по улице. Встречаю несколько компаний ребят, загулявшихся до темноты. Одних я знаю и кивнув, прохожу мимо. Вторые мне не знакомы, запах перегара неприятно режет и так обостренное обоняние, разговоры слишком громкие, эмоциональные... обхожу двором, дабы не пересекаться с ними. Проблемы мне ни к чему. Когда добираюсь до третьего подъезда двухэтажного старого дома, наподобие барака, только оказавшись отрезанным от непогоды, могу хоть как-то вздохнуть. Осознание, что был на волосок от смерти, уже давно не пугает, но все еще юношеская психика, вроде бы огрубевшая в полевых условиях, испытывает стресс. Меня трясет, хочется плакать и смеяться одновременно, пальцы рук сводит судорогой, а ноги слабеют. Сползаю на грязную лестницу между первым и вторым этажами, прислоняюсь лбом к перилам и пытаюсь достать пачку сигарет из кармана, что дается с заметным трудом. Чьи-то шаги совсем рядом, едва удается различить осторожное шарканье. Ничего не слышу, в уши будто ваты напихали. Морально готовлюсь к крикам и упрекам, но вопреки моим желаниям (желаниям? Да, мне так проще, когда эмоции настоящие, когда искренность, пускай и такая жестокая) хрупкая ладонь ложится мне на затылок. Ненавижу себя!
Поднимаю взгляд, встречаясь со светло-серыми старческими глазами. На ней как всегда цветастый халат, висящий на хрупких плечах, забавные яркие вязанные носки и мягкие домашние тапочки. Весь вид кажется абсурдным и бредовым, но таким домашним. Дом... я стал забывать, что означает это слово и что нужно чувствовать, когда оно всплывает в моём сознании.
- Ян, ты почему тут сидишь? - в ее словах упрека больше, чем вопроса, и все что могу - это выдавить из себя виноватую улыбку.
Я хочу уйти, убежать на улицу, в холод, лишь бы не видеть этого сочувствия и не причинять дискомфорта этой женщине.
Не спрашивая моего согласия, поднимает меня с пола и силком затягивает к себе в квартиру. Небольшая однушка, пусть и простенькая, но всегда чистая и уютная. Повсюду висят вышитые своими руками картины, на стареньком телевизоре белая салфетка, цветастые занавески в кухне... Я помню тут каждую мелочь, каждую деталь и так же, как люблю все это - с такой же силой и ненавижу, потому что любая вещь в этом доме напоминает мне о моем бессилии и слабости.
- Баб Мань, я до утра только, ладно, - я не спрашиваю, скорее утверждаю и так зная, что она не выгонит меня в мороз на улицу.
Она улыбается, едва сдерживая слезы, чем гробит меня еще сильнее, а я смотрю на нее с пола, сидя задом прямо на обшарпанном линолеуме, и улыбаюсь, и кажется мне, что в этот момент очень похожу на психа.
Мои планы слегка меняются. Всю ночь старушка, сама едва перебирая ногами (для ее восьмидесяти шести - это нормально), носится со мной, что-то прикладывает, растирает, закапывает. Во рту стойкая горечь травы, будто я целое поле сжевал; виски ломит с такой силой, что вою в подушку, сгребая в пальцах старенький плед, которым меня заботливо укрыли. Кашель давлю подушкой, прощаясь с остатками легких, которые еще чудом не выплюнул. Ощущения незабываемые. Температуру удается сбить только к утру. Как вырубаюсь - не помню, но утром становится легче. Баб Маня выглядит уставшей, но продолжает что-то штопать, вроде мои штаны, нашептывает себе под нос молитву и тяжко вздыхает. Странно, в ее возрасте она думает, что все эти испытания мне посылает Бог. Нет, вы не подумайте, я верующий. И были в моей короткой жизни такие эпизоды, после которых невозможно не поверить в высшие силы, взять хотя бы тот факт, что я все еще топчу эту землю. Но я, вопреки ей, считаю, что все проблемы и беды сыпятся на нас потому, что люди стали хуже зверей. Зажравшиеся твари, думающие только о себе и вечно гонящиеся за личной выгодой. Есть исключения, та же баба Маня - святая женщина, сама оказавшаяся в непростой ситуации, благодаря заботливым родственничкам, но есть такие...