Вот он, директор…
- Кажется, Коплик?
- Коплик, товарищ директор.
- Григорий?
- Нет, Павел.
- Староста группы?
- Точно.
- В чем дело?
Молчу. Настойчиво обождав, он надевает на свой тощий нос большие очки в черных рамках и с жаром приступает к обвинительной речи.
- Неужели уже дошло до того, что староста группы, уважаемый всеми юноша, бежит из ремесленного училища? Кажется, достаточно случая с Федюкиным, которого поймали под Рязанью. Я просто не понимаю, какую надо иметь совесть, насколько надо быть низким, чтобы на это решиться. Положение слишком серьезное, Павел Кои-лик, чтобы я стал подымать на вас голос. Вам не двенадцать лет. Вы комсомолец. Государство заботится о вас, не жалея ни средств, ни сил, а вы…
Я закрыл лицо руками и заревел. Мои воспаленные нервы не выдержали.
- Лучше вы… ударьте… меня, Иван Григорьевич, - давясь горючими слезами, вымолвил я. - Но не говорите такие болезненные слова. Я не… вынесу.
- Обмануть доверие это он вынес, а правду слушать не может вынести. Завтра перед строем доложить мастеру и всей группе о своем поступке. А сегодня от работы отстраняешься, - зловеще закруглил директор и метким взмахом руки снял со своего носа очки, как будто они были нужны ему только ради того, чтобы пересчитать волосы на моей макушке, потому что я все время стоял, опустив голову.
Тяжелый, точно памятник, он зашагал прямо к дежурке.
- Отберите у него казенные вещи! - приказал он этой лисе.
- На, держи свой чемодан. Приехали. - хихикнула мне в лицо бисова дивчина и оскалила свои мелкие зубы. - Неси его в комнату и вытряхивай казенные вещи.
- Слушай… - оказал я, поперхнувшись от бешеной обиды. - Я все тебе прощал: и лукавство твое, и зловредность… Но чтобы обвинять меня в воровстве!.. Казенных вещей я не брал и открывать тебе чемодан не буду. Поняла? А если поиграешь мне на нервах еще одну минуту, то я не посмотрю, что ты слабый пол…
- Ох, какая продолжительная речь, нельзя ли короче?
Однако, видя мою твердость духа, она прекратила свои насмешки и скрылась в дежурке. Я с чемоданом вошел в комнату.
5
Антон лежал, отвернувшись к стене и укрывшись с головой фуфайкой. Ясно, что никаких разговоров не может быть.
«Вот, - подумал я, - теперь я совершенно одинокий на свете. Администрация меня ненавидит. Единственный друг считает меня хуже собаки. Да плюс завтра мастер, ребята…»
И вдруг я понял: скажи Антон одно только слово, и вся грязь будет смыта с моей души навеки.
- Антон, - позвал я неполным голосом.
Молчание.
- Спасибо, что ты удержал меня, Антон.
- Я не собирался тебя удерживать, - .отвечает не Спавший Антон. - Я удивляюсь, что ты вернулся. Только, пожалуйста, не лезь с отмежевкой. Я знаю, для тебя нет ничего легче, как плюнуть себе в лицо.
- Ну, а как же? Должен я признать свою ошибку?
- Разве ты сделал ошибку?
- А как же!
- Это не ошибка…
И вдруг страшно тяжелое слово обрушилось на меня.
- Это… преступление! - с силой вымолвил Антон, сел на койке и сбросил с себя фуфайку.
Тут уж я не сдержался.
- Стремление к геройству, по-твоему, преступление? Человек готов отдать жизнь, а на него смотрят, как на последнего негодяя. В чем моя вина? - Единственно в самоотверженности!
- А, - махнул рукой Антон, - звонкие слова ценятся две копейки в базарный день. Давай лучше говорить, как комсомолец с комсомольцем. Не думай, что ты умнее всех. Своим поступком ты счел нас всех за дураков: и ребят, и мастера, и администрацию. Ты дал пощечину всему коллективу. А как комсомолец ты показал, что мнение комсомольской организации для тебя круглый ноль. Не считаю, дескать, нужным докладываться. Не так ли? А этот коллектив выполняет план для фронта, работает дни и ночи. Ты сам знаешь, как наши ребята работают. И этот коллектив любил тебя и уважал. А я, просто сказать, так тебя уважал!..
У Антона голос оборвался, и он замолк. И мы оба молчали минут пять.
Если бы мог я выразить свое переживание! Но это немыслимо. Лишь одно молчание способно его передать.
Через пять минут Антон сделал усилие над собой и прямо поглядел мне в глаза.
- Нет, все же я не считаю, что ошибался в тебе, Павлуша. В основном ты честный парень, - сказал он, волнуясь. - Может быть, никто так, как я, не сочувствует твоему стремлению. Я тоже ночи не сплю, рвусь туда всей душой. Но надо иметь силу воли сдержать свой порыв. Ведь мы в тылу помогаем. Я себе постоянно это внушаю, я стараюсь держать себя в руках, потому что очень сильно стремление послужить Родине. Нет, нет, я в тебе не ошибался никогда!