Зажав под мышкой прожектор, я ползком выбрался из-под брезента и, выпрямившись, снова услышал гул моторов. Звук быстро приближался. Самолет был уже совсем близко и летел на небольшой высоте, но я не стал тратить времени, чтобы определить его местонахождение. Отвернув лицо от ветра и от острых копий летящего снега, я почти вслепую добрался до люка нашей кабины и почувствовал твердую руку Джекстроу, протянутую мне навстречу. Он вместе с Джессом нагружал сани. И когда я нагнулся, чтобы помочь им, у меня над головой что-то зашипело и вспыхнуло ослепительно-белым пламенем, которое превратило весь окружающий меня мир в черно-белый рельеф из обледеневшего снега и непроницаемой тьмы. Я совершенно упустил из виду, что, выключив свет в нашем домике, мы лишили пилота последнего ориентира. Джесс вспомнил об этом и зажег осветительный патрон в метеорологической будке.
Самолет снова появился в поле зрения, и мы сразу поняли, почему мы перестали его слышать и видеть.
Должно быть, пилот описал в темноте восьмерку и теперь возвращается вновь с востока, а не с запада и на высоте меньше чем двести футов. В следующее мгновение он уже пролетел над нами, подобно какой-то чудовищной птице. Обе его фары теперь были обращены вниз, лучи-близнецы казались отблеском мерцающего света в насыщенной ледяными кристаллами черноте неба. Внизу же два овальных световых пятна, сейчас очень яркие, сомкнулись и скользили, будто стараясь обогнать друг друга на обледеневшем снегу. Потом эти пятна, увеличиваясь в размерах с такой же быстротой, с какой бледнела их яркость, скользнули влево, в то время как сам самолет повернул направо и пошел к северу, делая полукруг по часовой стрелке. Теперь я окончательно понял, что собирался сделать пилот, и мои руки в варежках беспомощно сжались в кулаки: ведь я все равно ничего не мог сделать.
— По антенне! — крикнул я своим. — Ориентируйтесь по антенне.
Я наклонился и подтолкнул сани, а Джекстроу прикрикнул на Балто.
Джесс очутился рядом со мной:
— Что происходит? Почему мы не...
— Я уверен, что он идет на посадку к северу от нас!
— К северу? — Даже маска не смогла заглушить страха, который прозвучал в его голосе. — Он же разобьется и угробит всех... Там торосы...
— Знаю! — К северо-востоку поверхность плато была изрезана неровными трещинами, среди которых, словно по капризу природы, вздымались футов на десять-двадцать миниатюрные хребты, и все на пространстве около ста миль. — Но он все равно собирается сесть. Собирается посадить самолет на фюзеляж с убранными шасси. Вот почему он повернул по кругу обратно. Хочет сесть против ветра, чтобы уменьшить серость срыва.
— Он мог бы сесть и к югу от нас, и по ветру. — В голосе Джесса слышалось отчаяние. — Ведь там гладко, как на бильярдном столе.
— Мог бы, да не сядет! — Мне приходилось кричать. — Пилот не дурак. Он знает, что если он сядет по ветру хотя бы и в ста ярдах от нас, то у него все равно не будет никаких шансов найти наши огни и нашу станцию. Это в такую-то погоду! Вот он и вынужден садиться против ветра! Понимаете, вынужден!
Мы умолкли и, согнувшись почти вдвое, рывками пробивались вперед, против ветра и ледяного вихря. Потом Джесс снова оказался рядом со мной:
— Может быть, он успеет разглядеть торосы? Может, сумеет. ..
— Ничего он не сумеет! — перебил я его. — В такой мутной мгле он не увидит и на сто ярдов вперед.
Радиоантенна, утолщенная наростом инея раз в пятьдесят, провисая и раскачиваясь, как маятник, между каждой парой четырнадцатифутовых опорных столбов, протянулась к северу почти на 250 футов. Мы ориентировались по этой линии, двигаясь вслепую от опоры к опоре, и почти добрались до конца, как вдруг гудение самолета, которое в последние несколько секунд казалось лишь глухим и далеким рокотом в ночи, внезапно зазвучало оглушительным крещендо, и едва я, успев крикнуть остальным: «Ложись!», сам упал в снег, как огромный темный силуэт лайнера пронесся прямо над нами. В тот момент я мог бы поклясться, что, подними я руку, коснулся бы его фюзеляжа, но на самом деле он пролетел над нами более чем в десяти футах. Как выяснилось позже, опоры антенны не были повреждены.