Выбрать главу

Туринский рынок не самый, может, колоритный, но уж точно – самый народный. Здесь-то уж писателя-коммуниста Джанни Родари должны знать точно. Тем более что Коммунистическая партия Италии процветала именно здесь, в Пьемонте. У меня в голове навязчиво дребезжал звонкий и противный голос Гелены Великановой. Нет, слушал я вовсе не «Ландыши».

Я веселый Чиполлино, вырос я в Италии.Там, где зреют апельсины,И лимоны, и маслины,Фиги и так далее.Но под синим небосклономНи маслиной, ни лимоном – я родился луком.Значит, деду Чиполлоне прихожусь я внуком!

Гелена Великанова заглушала собой все туринское автомобильное движение и мешала мне в очередной раз совладать с «Фиатом». Я почему-то вспомнил еще и советский фильм-сказку. Там, наряженный во что-то неописуемо желтое, Владимир Басов в роли принца Лимона задавал своему секретарю страшно антиреволюционный вопрос: «Как вы думаете, мой народ достоин меня?» – «Нет, ваше высочество. Не достоин». Для миллионов советских детей принц Лимон был идеологическим врагом.

С трудом припарковавшись, я как обезумевший кинулся к луковым развалам. Перебегая от прилавка к прилавку, вспоминал других персонажей этого «великого» произведения: кавалера Помидора, графинь Вишен и кума Тыкву. Мои воспоминания прервал зычный бас: «Лук, свежий лук! Три килограмма за один евро! Подходите, берите!» Бородатый продавец выглядел дружелюбно. Уж он-то не должен меня подвести. «Простите, вы не знаете сказку про Чиполлино?» – «Про что?» – «Про то, что вы продаете», – попытался отшутиться я. «Первый раз слышу. Парень, не мешай мне торговать». Контакта не получалось. Коллеги бородача по овощному цеху ничего не слышали ни про «Чиполлино», ни про какую-то сказку, ни даже про Джанни Родари. Хотя нет, вру. Про него они все-таки что-то знали. Но называли мне совершенно другие произведения: «Приключения „Голубой стрелы“» или «Какие бывают ошибки». Но про луковицу-коммуниста им ничего не было известно. «Нет». – «А вы не знаете сказку про Чиполлино?» – «Нет». – «Простите…» – «Нет!» – «Нет!» – «Нет!» Это «нет», похоже, меня преследовало по всему рынку. Я знал, что коммунист Джанни Родари писал и «Чиполлино», и «Чем пахнут ремесла» по заказу Коммунистической партии Советского Союза. Но я никак не мог предположить, что слова «у каждого дела запах особый» и «только безделье не пахнет никак» будут считаться классикой только у нас. В Италии об этом никто никогда не слышал. Это нам, советским детям, Джанни Родари внушал, что каждый фрукт, овощ или предмет может рассказать свою историю. Надо только набраться терпения и научиться их слушать. Меня итальянские синьоры и синьорины слушать не хотели. Для них «Чиполлино, Чиполучча, Чиполетта, Чиполлоне» звучали исключительно как бред русского покупателя. И на что я только надеялся, когда ехал в Италию? Воспоминаниям детства можно было предаваться и дома. Все равно ничего «нашего» в Италии пока не находилось. Кроме тольяттинских жен, естественно.

Но просто так я сдаваться не собирался. Не получилось в Турине, получится в Болонье. Как же я был наивен! Что в наших воспоминаниях связано с этим старинным университетским городом? Правильно. Порода собак, которую называют болонкой, правда, мальтийской или французской. Поэтому в ее родословной я был не совсем уверен. Ну и, конечно, легендарные плащи, которые считались шиком западной моды, и, как следствие, вечным дефицитом. Проехав по Сталинградской улице, «Фиат» еле-еле забрался на небольшую горку в пятидесяти километрах от города. Я ехал к синьору Реваджо, главному в стране заводчику болонок. Чем ближе было до собачьего хозяйства, тем меньше я слышал задыхающийся от перенапряжения фиатовский двигатель. Его заглушал визг собак.

Синьор Реваджо сразу меня предупредил, что если я боюсь его питомцев, даже таких небольших, то мне лучше сразу уехать. «Они агрессивны в своей любви», – подмигнул мне заводчик, выпустив в закрытый вольер порядка ста белоснежных кучерявых созданий. Они бросались, царапались, облизывали меня всего с головы до ног, огрызались, когда я их пытался отбросить. «Видите, какие они у меня непоседливые?» Да уж, непоседливые, – это еще мягко сказано.