Проводя ладонями по его плечам, я стащила рубашку до локтей, крепко прижалась к широкой груди. Ласково гладя мою спину, Кортел нежно целовал меня, не пытаясь, как обычно, раздевать совсем. Но, если уж я не боюсь…
Отстранившись, я улыбкой ответила на непонимающий взгляд и сбросила рубашку с плеч, выпуталась из рукавов. Взгляд мужа скользнул по моему телу, неверящий, жадный. И мне не было страшно. Я только порадовалась, что нравлюсь ему, своему любимому человеку.
Сейчас, не сосредотачиваясь на борьбе со страхом, я легко ощущала, какие шершавые у него руки, какие они теплые, как ласково скользят по моей коже, какие горячие и мягкие у него губы, как стелется загнанное дыхание по коже… И этих ощущений оказалось так много, что я просто потерялась в них.
Утром я проснулась первая. Совершенно обнаженная. Смущенно разгладив складки одеяла, я повернулась к мужу, как обычно, прижавшемуся к стене. Его широкая спина, изувеченная чуть розоватым шрамом, медленно и спокойно приподнималась и опадала в такт с глубоким дыханием. Мне всегда было интересно, почему он спит именно так, но теперь я вдруг поняла. Этот ожог должен был заживать очень, очень долго. Вряд ли новоиспеченный князь мог спать как-нибудь еще и не просыпаться от боли. Видимо, привык.
Улыбнувшись, я прижалась грудью к его спине, обнимая одной рукой за талию, и поцеловала в один из витков шрама на лопатке.
— Это я так должен по утрам делать, — сипло пробормотал вздрогнувший мужчина, но по голосу было слышно, что он доволен. Я чуть отстранилась, чтобы он смог повернуться, и снова прильнула к нему, с наслаждением ощущая скольжение теплой ладони по бедру, — как приятно не бояться, правда? — еле слышно усмехнулся Кортел, целуя меня в шею.
— Правда, — выдохнула я, покрепче обнимая его за шею и откидываясь на спину.
Теперь, когда я полностью ему доверилась, мне хотелось еще его прикосновений, еще, еще и еще, как можно больше.
Мы выбрались из спальни только к обеду. У меня дрожали колени, я не могла сосредоточиться, Кортел был каким-то счастливо-отстраненным, словно витал в облаках. Боги, такими темпами и забеременеть недолго… Кстати, а почему я еще не беременна? Уже давно же замужем. Может… Ну не может же быть со мной что-то не в порядке, у меня же уже есть сын, правда?
Этот самый сын врезался в меня, как маленькое пушечное ядро, стоило только мне переступить порог столовой, я бы упала, если бы муж не приобнял меня за плечи и не прижал к себе.
— Ты хорошо себя чувствуешь, мамочка? — заглядывая мне в глаза и крепко обнимая, Тимир явно беспокоился. — Парк сказал, что тебе нехорошо, поэтому пока нельзя будить.
— Да, сынок, уже все хорошо, — пробормотала я, стыдясь, что из-за моих плотских утех мальчишка переживал.
Молчаливый и неприлично довольный Кортел потрепал его по белым вихрам и сел на свое место во главе стола.
— Я не хочу, чтобы ты болела, мам, — прижавшись щекой к моему животу, мальчишка вздохнул, а потом все же отлепился и вернулся к столу.
Почти каждый вечер мы занимались любовью. Вопреки всем моим ожиданиям, это только сблизило нас. Иногда мы сидели на полу у камина и просто обнимались. Последний барьер между нами рухнул, я больше не боялась мужа, муж больше не боялся моей боязни. Гладко, идеально, тепло и уютно протекали зимние дни в окружении семьи. Я жила словно в воздушном замке из мечты, защищенная от всего настоящим, храбрым, заботливым мужчиной.
В первый день весны я заподозрила неладное. Вернее, очень даже ладное. Я проснулась на рассвете от слишком уж знакомого легкого подташнивания, не как от отравления. Дни крови должны начаться только через дня четыре. Видимо, уже не начнутся. Ну наконец-то…
Позже, когда Кортел одевался перед завтраком, я села на кровать, уже собранная, и тихо спросила:
— Можно мне кое-что тебе сказать?
— Конечно, — застегнув пуговицы на манжетах, он повернулся ко мне, приглаживая волосы.
Как я хочу, чтобы Тимир вырос похожим на моего отца, чтобы он был таким же высоким, мощным, крепким, как Кортел, а не как его низковатый отец-южанин…
— Я еще пока не уверена, но, кажется, может быть, я, наверное, вроде бы беременна, — скороговоркой призналась я.
Чуть хмурясь, мужчина осознавал все пару мгновений. Сделав шаг ко мне, он вдруг, как подкошенный, рухнул на колени и зарылся лицом в мои ладони.
— Не хочу “наверное”, — буркнул мужчина, — не хочу никаких “вроде бы” и “я не уверена”.
— А чего хочешь? — улыбнувшись, я отняла у него свои руки и запустила в белые волосы, перебирая непослушные пряди.
— Дочку, — прикрыв глаза, он вжался скулой в мое бедро и крепко обнял мои голени, — хочу дочку.
— Не сына? — удивилась я, ласково гладя его по голове.
— Сын у меня уже есть, — чуть улыбнулся мужчина, не открывая глаз, — но ты же не знаешь еще, кто будет?
— До самых родов не узнаю, — усмехнулась я.
— Больно, наверное, — пробормотал Кортел, — рожать ведь очень больно? — я предпочла промолчать, только пропускала сквозь пальцы его волосы, похожие на мягкие приятные на ощупь паутинки. — Ты тогда полежи, завтрак тебе принесут.
— Ну, глупости, — фыркнула я, — во-первых, я еще не уверена, а во-вторых, я еще ближайшие полгода буду очень даже свободно передвигаться. Я же не хрустальная.
— Еще какая хрустальная, — недовольно на меня покосившись, князь снова зажмурился, когда я почесала его за ухом, — даже не беременная все равно хрустальная, — вздохнув, он счастливо улыбнулся и своим негромким сиплым голосом протянул: — я тебя люблю-ю…
Я попросила раньше времени никому не говорить, раз уж пока точной уверенности нет. Кортел ходил, как мешком пристукнутый, натыкался на углы, людей, совершенно непривычно улыбался, еще и мурлыкал что-то под нос. Слуги косились на него с опаской, Тимир и Парк — с непониманием.
Вечером, все еще сам не свой, он пытался предложить мне выбрать имя, но притих, когда я напомнила, что выбирать имя еще не зачатому ребенку — плохая примета. Зато обнимал меня так, будто это его последняя возможность ко мне прикоснуться.
Ночью меня разбудило осторожное прикосновение маленькой ладошки к плечу. Вздрогнув и неслабо испугавшись, я приподнялась на локте и в лунном свете разглядела Тимира.
— Сынок, что случилось? — мне он почему-то показался бледным, поэтому я пощупала его лоб.
За спиной зашевелился Кортел, видимо, поворачиваясь к нам лицом.
— Мне страшный сон приснился, — пробормотал мальчик, явно смущаясь, ведь он всегда хотел быть храбрым, — можно с вами полежать?
— Конечно, — улыбнувшись, я повернулась на другой бок, а Тимир перелез через мои ноги и забрался под одеяло между нами.
Мужчина мягко потрепал его по волосам и поудобнее пристроил голову на подушке.
— Кортел…
— Да? — открыв глаза, мой муж чуть улыбнулся.
— Ты ведь ничего не боишься, да? — Тимир выглядел таким маленьким и беззащитным рядом со здоровым князем, и оттого сцена была еще трогательнее.
— Так, женщина, отвернись, у нас будет мужской разговор, — зыркнул на меня Кортел. Фыркнув, я послушалась и уткнулась носом в свою подушку, пряча умиленную улыбку, — знаешь, Тимир, я очень давно задал своему отцу тот же вопрос. Мы долго разговаривали, но потом, когда вырос, я понял, что он пытался мне объяснить. Бояться не стыдно, — вздохнув, я подумала, что этот разговор нужен был и мне несколько месяцев назад, — и я тоже боюсь некоторых вещей или событий. Но настоящая храбрость воина в том, чтобы перебороть свой страх. Не победить совсем, а именно побороть, совершить что-то, что должен, даже если боишься. Иногда в этом помогает убеждение, что ничего страшного нет, даже если кажется обратное, — вот же камни в мой огород летят… — например, если боишься, что под кроватью кто-то есть, возьми лампу и загляни. Если никого нет, то все хорошо, это знание поможет бороться со страхом. А если кто-то есть… Ну что же, будешь бояться не зря.
— А вот это сейчас был не лучший довод, — проворчала я.
— У нас мужской разговор, мама! — шикнул Тимир. — То есть, ты тоже чего-то боишься?
— Конечно, — я почти наверняка знала, что он невозмутимо кивнул, — например, я очень боюсь, что с моей семьей что-нибудь случится. Больше всего на свете боюсь.