— Бомжи, что-ли в забрались? — на ухо мне шепнул Костя.
Пожав плечами я, как кошка, стал крадучись подниматься вверх по ступеням вглядываясь в темноту лестничной площадки.
Глаза привыкли к темноте и слабый свет с улицы пробивался сквозь щели. Его было достаточно, чтобы видеть перед собой.
Костя шел сзади. Поднявшись на второй этаж я заметил, что дверь квартиры, откуда я вел фотосъемку приоткрыта, а на стенах играют отблески огня.
Я рывком открыл дверь переживая, что кто-то устроил пожар и мой тайник с фотоаппаратом и главное пленками сгорит.
Но тут же понял, что мои опасения напрасны.
Это был небольшой костерок из паркета. Огонь горел в топке старой голландской печи с изразцами, которая стояла в углу одной из трех комнат квартиры.
Вероятно, раньше это помещение служило гостинной. Дым уходил вверх и всасывался сквозняком в канал ведущий в общий дымоходный стояк.
Перед этим импровизированным очагом, спиной к нам, сидел человек. Я видел только его худые плечи, одетые в старое потертое пальто с диагональными елочным узором и большую нечёсанную шевелюру на голове.
— Проходите, господа! Чувствуйте себя как дома. Вам здесь рады.
Произнес человек не оборачиваясь к нам.
— Охренел? — проревел у меня из-за спины Костя, — господа все в Париже! Ты тут сейчас всё спалишь к чертям собачьим! Туши давай! Или я сейчас пожарных вызову!
Он подался вперед. Но я опять его остановил рукой.
Мне показалось забавным это обращение и я хотел получше рассмотреть человека.
Будто читая мои мысли, он обернулся. Я увидел лицо заросшее бородой. Его волосы были длинными и спутанными из-за отсутствия ухода.
Засаленная черная борода скрывала небольшой рот с тонкими губами. Живые глаза бездомного за тусклыми линзами очков, видавших виду, светились интересом к нам и верой в лучшее будущее.
При этом его темная кожа была сухой и обветренной, что говорило о том, что он проводил много времени на улице и кроме прочего, скорее всего, употреблял денатурат. Если бы не очень глубокие морщины и мешки под глазами, то на вид ему можно было бы дать лет тридцать пять.
— Я видел, как вы поднимались в подъезд. Милости прошу. Не соблаговолят ли любезные судари разделить со мной скромную трапезу.
Только теперь я увидел стоящий перед ним на попах деревянный ящик из под тары с расстеленной на нем газетой.
На импровизированной скатерти стояла вскрытая консервная банка с килькой в томате.
Половина буханки черного хлеба, луковица и початая бутылка без этикетки, с какой-то сомнительной жидкостью внутри.
Он поймал мой взгляд, посмотрел на луковицу и продолжил:
— А это… Это, милостивый государь, от «Scabeim». От цинги. Знаете что это такое?
— Читали про пиратов, — раздраженно ответил Костя. Ему явно не нравился обитатель заброшки.
Человек кивнул. И расплылся в улыбке.
— Все верно. Цинга — это такая болезнь, возникающая при отсутствии в пище витаминов и сопровождающаяся общей слабостью, разрыхлением и кровоточивостью дёсен. Отсутствие витаминов приводит к нарушению синтеза коллагена, вследствие чего соединительная ткань теряет свою прочность. И зубки того — фьють! «Dente damnum». А как человеку прикажете без зубок питаться, а?
Он извлек из недр ящика замаранный граненый стакан и налил из бутыли.
— Угощайтесь, сударь — он протянул стакан. Я улыбнулся и отрицательно покачал головой.
— Очень зря, зря отказываетесь А вы, милейший?
Бродяга с надеждой вглядывался в сторону Кости.
— Не пьем мы, сам заливайся своей бормотухой или денатуратом. Или что там у тебя.
Интеллигентный бомж поморщился.
— Ну зачем так грубо. Хотя, не буду лгать, я денатурат тоже употребляю, когда совсем пить нечего.
Костя рассмеялся. Его, этого гостеприимного и интеллигентного бомжа, и вправду, было смешно слушать.
— Не смейтесь. У меня богатый опыт в создании разнообразных коктейлей. Я имею отношение к рэсторанной сфэре.
У него получалось акцентировать внимание на его звуке «э».
— Человек, все-таки, венец природы! Пить денатурат, это как плевать самому себе в душу. Пардон, чистую водку не могу. Не так воспитан. В этом нет поэтики. Водка с пивом — в этом есть известный гусарский пафос, но нет утонченности. Благородства.
Он расплылся в улыбке, заметив, что мы его внимательно слушаем и не перебиваем.
— Что превыше всего для советского человека? Правильно, борьба за освобождение блага для пролетариев всех стран. А что превыше этого? Вот тут-то все мои знакомые интеллектуалы и рушаться. Не знаете?
Я отрицательно поводил головой из стороны в сторону.