— Наестся снега — заболеет, — забеспокоилась Таисия. — Он же глупенький еще и маленький. И переохладиться может.
Тем временем Глюк чихнул еще раз и грозно заворчал на не сдающийся сугроб, потом придавил его лапой и гордо глянул на нас: мол, смотрите, как враг стелется передо мной.
— Грозный ты, — согласился я и вернул его обратно за пазуху. У него, конечно, шерсть есть, но пузо голое, простыть действительно может.
Глюку перемещение в этот раз не понравилось, потому что он сразу высунул голову проверить, как там снежная кучка. Она выглядела полностью побежденной и подняться не пыталась. Поэтому щенок успокоился, а через некоторое время даже уснул под наш с Таисией разговор. Я бы, конечно, предпочел не только разговаривать, но целоваться, когда между нами находится щенок — то еще удовольствие.
Прогулка по ночному парку, где лично для нас зажигались фонари, была романтичной, но мне этого было маловато. Не знаю как Таисии — не спросишь же прямо о таких вещах. Под конец прогулки зашла речь о школьных друзьях, и Таисия с грустью констатировала, что у нее подруг не осталось, потому что после того предательства, когда ее толкали к Фадееву, она никому не верит. Я же мог сказать, что школьная дружба вполне может сохраниться — с Федей мы переписывались постоянно, хотя виделись, конечно, редко. Разве что с Дашкой общаться перестали. Было ли это правильным? Кто знает. Все же я действительно не мог дать ей того, что ей нужно, в отличие от Агеева.
На ночь я опять поработал аналогом Песца для кучи людей: передал знания с модулей. А потом отправился спать. Глюк снова попросился ко мне, и я не стал его отталкивать, только пеленку подстелил, запас которых стремительно таял из-за повышенного щенячьего метаболизма.
Спали мы спокойно. К нам никто не лез. Возможно, из-за установившегося безвластия или слухов о том, что ликвидаторы, проникающие к нам, бесследно исчезают.
Разминка утром была короткой. С учетом того, что предстоит, перенапрягаться не хотелось. Поесть я тоже решил чего-нибудь легкого.
— Совету сегодня быть, — торжественно провозгласила Беспалова за завтраком. — Многие собираются подъехать к дворцу, и уже нет императора, которого бы боялись, поэтому свара будет знатная. Павел Тимофеевич, я поддержу вас.
— Вы думаете, я захочу бороться за власть?
— Если это не так, я буду сильно разочарована. Но мне кажется, вы за нее уже боретесь, — заметила она. — Иначе зачем вы предложили вести трансляцию с Совета?
— Затем, чтобы Стаминские не переиначили результаты в свою пользу, — пояснил Шелагин. — Вопрос с императорской реликвией продолжает оставаться открытым. И он довольно-таки щекотливый. Вы можете быть уверены, что в похищении реликвии не обвинят теперь уже нас? Уверен, на месте гибели князя Прохорова ее не нашлось…
— Вот уж кого мне ни капельки не жалко, так эту скотину, — экспрессивно высказалась Беспалова. — Ни ума, ни воспитания, одно неприкрытое хамство. Надежды на то, что его дети воспитаны получше, нет никакой.
— Почему же? — ответил Шелагин-младший. — С его старшим сыном мы всегда общаемся нормально.
— Это который хотел, чтобы вы отправились защищать его отца, а сам он в это время отсиживался у себя, не делая ни малейшей попытки выехать?
— Он сейчас в Дальграде и собирается на Совет, — огорошил всех Шелагин-младший.
— Кто его туда пустит? — возмутилась Беспалова. — После того, что устроил его папаша, прохоровское княжество надо расформировать, а их самих лишить княжеского титула.
— Экая вы кровожадная особа, — усмехнулся Шелагин-старший.
— А что делать-то? Иначе одинокой женщине не выжить в мире, полном злобных хищников, — явно рисуясь, сказала Беспалова, глянула на часы и нахмурилась. — Не пора ли нам выезжать? Не хотелось бы, чтобы хоть что-то обсуждали без нас.
— Вы совершенно правы, Калерия Кирилловна, — согласился Шелагин. — Нам пора.
Глюк опять перекочевал к Таисии, поскольку, по официальной версии, мы с Шелагиным и Грековым едем группой поддержки князя на второй машине. Правда, не упоминалось, что я еду в невидимости, в ней и пойду во дворец.
Ставил ли Шелагин-старший сегодня всё на победу? Вряд ли. Я уверен, что у этого хитрого лиса еще очень много интересного найдется в заначке.
Когда мы доехали, оказались уже не первыми. Причем охрана князей не задерживала, хотя мне казалось, что Стаминские должны были распорядиться о недопуске посторонних. Все же клятва на верность империи — это не клятва императорскому роду лично. Даже пара репортеров прошла по личному приглашению князей. Похоже, Стаминским сегодня придется очень сложно.
В невидимости я прошел с Шелагиным, выглядящим совершенно расслабленным и даже отпускающим комплименты Беспаловой. Вот она выглядела напряженной и явно сомневалась в результате сегодняшнего Совета.
К ним тотчас же подошел Дорофеев и сказал, сильно понизив голос:
— Я против того, чтобы председательствовала Евгения Павловна. Она уже доказала свою неспособность вести переговоры.
— И что вы предлагаете, Александр Петрович?
— Жребий. Пусть председателя этого собрания определит случай, — предложил он.
— Прекрасная идея, — согласился Шелагин.
— Я тоже за, — поддержала их Беспалова.
Воодушевленный Дорофеев пошел с этим предложением дальше, и вскоре откуда-то был притащен совершенно прозрачный барабан. Вообще, суета в зале заседаний была совершенно нездоровая, все постоянно перемещались, чтобы пообщаться лично, и мне постоянно приходилось уворачиваться.
Каждый из пришедших князей писал свое имя на листке бумаги, которая затем отправлялась в сложенном виде в барабан. Я через наш канал связи поинтересовался у Павла Тимофеевича, не хочет ли он стать председателем — провернуть это незаметно для остальных князей я мог. После короткого раздумья князь ответил, что не стоит, потому что если реликвия появится перед председателем, то этому придумают множество объяснений, и не таких, как нам нужно. Но листок со своей фамилией он вынужденно в барабан отправил.
Княжич Прохоров тоже появился и не забыл запихнуть листок со своей фамилией. Хотя, конечно, он уже был не княжичем, а князем, поскольку остался в семье старшим.
К тому времени, как прибыла Евгения Павловна, вся в черном и с трагической миной на лице, бумажек уже набрался полный барабан.
— Право слово, дамы и господа, — страдальческим голосом сказала великая княгиня, — я не понимаю, в чем необходимость устраивать эту пляску на костях императора и цесаревича. — Она приложила платочек с кружевной каемкой к глазам, сделала вид, что с трудом справляется с волнением, и продолжила: — Можно было спокойно отложить княжеский совет на неделю или даже две. Хотя бы провести достойные похороны.
— Чтобы вы окончательно спрятали все следы? — выкрикнул кто-то из князей. — Не будет по-вашему. От председательствования вы отстраняетесь.
— Позвольте, — возмутился князь Стаминский. — Евгения Павловна — мать наследника, и она имеет полное право не просто присутствовать на этом собрании, но и возглавлять его.
— Евгения Павловна — ваша дочь, — насмешливо сказал Дорофеев. — Было бы странно, говори вы что другое, но на наше мнение ваши слова не повлияют. Евгения Павловна отстраняется от председательства, потому что мы ей не доверяем по ряду причин. И не хотим быть убитыми, как несчастный покойный князь Прохоров, которого вы с дочерью еще и оболгали.
— Позвольте, — возмутился князь Стаминский. — Князь Прохоров похитил реликвию и отказался ее возвращать.
— Князь Прохоров никак не мог похитить реликвию, — важно сказал Дорофеев. — Потому что, когда мы уходили, Евгения Павловна не выпускала ее из рук, а Прохоров ушел первым.
— Я требую, чтобы нам вернули все вещи, найденные при отце, — ввернул Георгий Прохоров. — Потому что его оболгали, убили и ограбили, что недопустимо для императорской власти.